Палермские убийцы
Шрифт:
— Рубашка! — закричала мать. Но было слишком поздно: шелк украшали жирные разводы.
— Радость моя, ты испортил папе рубашку, — посетовал отец.
— Еще колбаски! — потребовал Нэнэ.
— Упомяни еще раз колбасу — и ты пожалеешь, — предупредил отец, — придет фельдфебель и тебя арестует.
— Я ее не упоминаю, я ее хочу, — выкрутился Нэнэ, легко обойдя запрет.
— Он дьявольски умен, — с гордостью сказал отец.
— Я ее хочу, — повторил Нэнэ.
Отец был непреклонен:
— Нет, нет и нет!
— Вот приедем домой, — пообещал Нэнэ, — я тете Терезине расскажу, как
— Мы ее обзывали? — заволновалась мать, расстроенно прижимая руку к груди.
— Ты с папой. Вы говорили дяде Тото, что она скряга, не моется и строит козни… — беспощадно напомнил Нэнэ.
— Я дам ему колбасы, — сказал отец.
— Давай, — согласилась мать, — а когда он будет весь в крапивнице, весь золотушный, он пойдет к тете Терезине, чтобы она его чесала.
— Я буду чесаться об стену, — победоносно заявил Нэнэ, хватая протянутую отцом колбасу.
Глядя на родителей Нэнэ, на их немой ужас, инженер представил острое и подвижное, как у хорька, личико тети Терезины. Чтобы отвлечь их от горестных мыслей, он возвестил:
— Вот и Неаполь.
Огни города уже светились в ночи.
Сообщение встряхнуло Лулу, томно, словно в полусне, привалившегося к девушке, и он отчаянно завопил, что хочет лимонада.
Пока поезд скользил вдоль платформы, выкрики: «Наполеон! Наполеон!»— заинтересовали Нэнэ.
Отец объяснил, что так называются слоеные пирожные с кремом, Нэнэ с готовностью и присущей ему учтивостью выразил желание съесть одно пирожное. Инженер купил лимонад для Лулу и наполеон для Нэнэ. Такое внимание к детям вызвало бурные изъявления благодарности и формальные представления: учитель Миччике, инженер Бьянки.
Откусив наполеон и выказав непреодолимое отвращение, Нэнэ, в ознаменование торжественной минуты знакомства, с размаху, точно бутылку шампанского при спуске корабля на воду, бросил пирожное — разумеется, целясь в отца и чуть не попав ему в лоб.
— Хулиган! — в один голос заклеймили его синьор и синьора Миччике.
— Сами ешьте эту гадость. А я хочу трубочку.
— Трубочку? — удивился отец. — Откуда я тебе ее возьму в Неаполе на вокзале, трубочку?
— А мне на…ть: хочу трубочку, и все! — заявил Нэнэ, обнаруживая склонность к сильным выражениям, о которой инженер до этого не подозревал.
Девушка рассмеялась. Синьор и синьора Миччике, готовые сквозь землю провалиться, пригрозили, что сейчас появится фельдфебель с хлыстом и наручниками, даже попросили инженера выглянуть в коридор: наверняка фельдфебель, возмущенный сквернословием Нэнэ, уже близко. Инженер выглянул и подтвердил, что видит фельдфебеля.
— Фельдфебель рогоносец, — произнес Нэнэ шепотом: ему было страшно, но он не хотел сдаваться.
Между родителями вспыхнул спор — где и от кого Нэнэ научился выражаться. Рассадником нецензурщины, по мнению госпожи Миччике, был клуб, куда отец обычно брал его с собой под вечер, а самыми непосредственными виновниками лингвистической неразборчивости маленького Нэнэ — некто Калоджеро Манкузо и Луиджи Финистерра, молодые лоботрясы, не нашедшие себе лучшего развлечения, чем портить наивного ребенка.
— Вы не представляете, — сказала синьора Миччике инженеру, — чему они его учат, каким страшным вещам, даже про
Со стороны Нэнэ немедленно последовало опровержение:
— Святейший папа… — но две руки, материнская и отцовская, бросились затыкать ему рот, откуда ужасная характеристика все же просочилась, точно вода из лопнувшей и наспех заделанной чем попало трубы, и не сказать, чтобы характеристика эта так уж не поддавалась расшифровке.
— Вы видели? — спросила синьора Миччике инженера. — А я думала, он забыл… Вот какому безобразию они его учат.
По мнению той же синьоры Миччике, ничего подобного, конечно, не было бы, если бы отец, вместо того чтобы сидеть в клубе за картами, занимался ребенком; синьор Миччике просто помешан на картах.
Однако, по мнению учителя, дело обстояло совершенно иначе, и не клубу, школе возвышенных чувств и целомудренной речи, был обязан сочными выражениями Нэнэ, а двору, куда выходит один из балконов их дома: во дворе живут грубые люди, и вина матери, что ребенок часами торчит именно на этом балконе.
Положив конец спору, свою точку зрения лапидарно выразил Нэнэ:
— Клубу.
Учитель сник, но жена не стала злоупотреблять одержанной победой, более того — перевела разговор на другую тему: в это время как раз тронулся поезд, и она принялась вспоминать их свадебное путешествие, вторым этапом которого, после Таормины, был Неаполь.
Часы показывали полночь. «Здесь не поспишь», — подумал инженер, решая, не переменить ли место, ведь рядом были почти пустые купе. Впрочем, спать ему не хотелось: раздражение оттого, что его соседями оказались безудержно словоохотливые люди, да к тому же еще и эти ужасные дети, постепенно сменилось веселым любопытством, а теперь, когда он готов был перейти в другое купе, — смутным, неопределенным чувством, которое нельзя было назвать расположением, но которое было похоже на расположение. Он никогда не умел ладить с детьми и всегда считал, что не выносит их общества, в поездках неизменно следовал правилу избегать купе, где были дети; однако Нэнэ решительно ему нравился. И нравилась девушка: с каждым жестом, с каждым произнесенным словом она становилась все живее и привлекательней. «Дело в том, — думал инженер, — что путешествие являет собой как бы концентрированное отражение существования, сжатого во времени и пространстве; по тому, как ярко путешествие воссоздает все элементы нашей жизни, ее условия и связи, я бы даже сравнил его с театром, в основе которого лежит замаскированный вымысел». Собравшись с духом, он сообщил учителю о своем намерении перебраться в другое купе — чтобы вы чувствовали себя свободнее, объяснил он, чтобы детям не было так тесно.
— Ни в коем случае, — воспротивился синьор Миччике, — не извольте беспокоиться, если кому и переходить, то не вам, а нам.
Они обменялись любезностями и церемонными возражениями, после чего было решено, ч+о никто из купе не уйдет.
Лулу объявил, что хочет спать, и попросил погасить свет.
— Пускай горит: в темноте я не увижу фельдфебеля, — забеспокоился Нэнэ, которого явно не устраивала перспектива встречи с фельдфебелем.
— Гасите свет! — завопил Лулу. — Я хочу спать!