Палермские убийцы
Шрифт:
Нэнэ, если говорить языком фельдфебелей, стремительно перешел от слов к делу: соскользнув на пол, бросился на Лулу и впился ему зубами в ляжку. Лулу заорал и яростно вцепился в волосы брата. Их растащили, сдавив нос Нэнэ, чтобы он отпустил ногу противника, и по одному разжав пальцы Лулу. Нэнэ получил от отца вялую затрещину, а Лулу — вялый выговор.
— Интересно, что это за фельдфебель? — улыбаясь, спросил у Нэнэ инженер. — Кто он такой?
— Кусок… — Ему снова поспешили заткнуть рот, но и на сей раз это оказалось лишь полумерой.
— Младенец Иисус плачет. Когда ты говоришь нехорошие слова, он всегда плачет, —
— А где младенец Иисус? — спросил Нэнэ.
— На небе и здесь. Везде.
— Никогда его не видел, — равнодушно произнес Нэнэ.
— Его не видно, но он есть.
— Если не видно, значит, его нет.
— Грех так говорить, — сказала мать.
— Ты попадешь в ад, — прибавил Лулу.
— Ад для фельдфебелей, — парировал Нэнэ.
Все засмеялись, в том числе и мать.
— Чертенок ты мой, — умилился отец, ласково погладив Нэнэ. — Что скажете? — Это он обращался уже к инженеру. — Вы когда-нибудь встречали такого ребенка? — Его глаза светились гордостью.
— Никогда, — ответил инженер, и это была правда.
— Он неплохой мальчик, — продолжала мать, — только нервный… Если бы вы знали, какой он добрый: не успеет получить новую игрушку или книгу с картинками — тут же кому-нибудь подарит. Будь его воля, он бы все отдал бедным, весь дом. Придет нищий милостыню просить, он места себе не находит: мамочка, дадим ему костюм, дадим ему матрас, дадим ему тарелки… Он думает, бедность — это когда у людей нет матрасов и тарелок, его мучает, что бедные спят на земле и едят суп из консервных банок, которые мы выбрасываем…
— Они спят возле церкви, — уточнил Нэнэ, — и заместо тарелок у них банки из-под помидоров, я сам видел. И они умирают.
— Ошибаешься, они не умирают, — сказал отец.
— Нет, умирают, — повторил Нэнэ тоном, не допускавшим возражений. И прибавил — Вот стану бедным, и тогда они больше не будут умирать.
— Он хочет стать бедным! — передразнил Лулу. — Дурак, я тебе тысячу раз объяснял: можно стать доктором, можно стать священником, а бедным нельзя.
— Правда можно стать бедным? Правда, папа? — спросил Нэнэ отца.
— Ну конечно, можно… А как же! — поспешил согласиться учитель.
— Что я говорил? — Нэнэ презрительно посмотрел на брата, — Выходит, не я дурак, а ты: не знаешь, что бедным тоже можно стать.
— А я стану фельдфебелем, — объявил Лулу, и арестую тебя и всех бедняков.
Он задел больное место. Нэнэ встал.
— Он меня укусит! — завизжал Лулу, поднимая ноги, чтобы защищаться.
— Не бойся, не укушу: просто мне охота походить, вот я и слез. Сколько можно сидеть на одном месте? — Нэнэ обвел всех взглядом, ища поддержки, но в тоне его сквозила фальшь. Однако через секунду он уже снова сидел, погруженный, судя по всему, в печальные мысли. Мало-помалу его сморил сон.
Погасили свет, немного приоткрыли окно и задернули занавески.
— Постараемся заснуть, ведь нам еще пятнадцать часов ехать. Спокойной ночи, — сказал учитель.
Все, включая сонного Лулу, пожелали друг другу спокойной ночи. Было два часа.
Инженер сидел рядом с девушкой, по другую сторону от нее был Лулу; места напротив занимали учитель, Нэнэ и синьора Миччике. Нэнэ спал неспокойно — видно, на пороге его сна время от времени вырастал фельдфебель, разрезая воздух свистящим хлыстом и позвякивая наручниками. Нэнэ нельзя
Это ошибка: дети не проблема. И то общество, которое считает их проблемой, отдаляет их от себя, нарушает преемственность. Лулу и Нэнэ — не проблема для родителей, хотя синьор и синьора Миччике — учителя и при очередной переаттестации должны будут излагать всякие американские и швейцарские теории воспитания.
Кстати, о швейцарцах: в такой стране, как Швейцария, где, казалось бы, навсегда вытравлены семена трагедии и истории, появляется инженер Фабер [43] Макса Фриша. Греческая трагедия и цюрихский политехникум. Трагедия технократа. И она разыгрывается на древней земле Греции, где смертных все еще подстерегает рок.
43
Персонаж романа Макса Фриша «Homo Faber». (Здесь и далее примечания переводчика.)
Минутку, ты думал о детях, инженер Фабер тут ни при чем.
Нет, при чем, но, чтобы объяснить это, нужна свежая голова, а сейчас тебя клонит ко сну.
Понял: Греция, Сицилия. Может, дело в этом.
Классический лицей! Итак, возьмем Грецию.
Ну конечно, штука в том, что в Швейцарии в каждом ребенке ты видишь будущего швейцарца, а в Греции — личность, человека… И в Сицилии, думаю, тоже, эти двое ребят, например…
В этих краях нет воспитания: нет правил, методики, воспитательных навыков, есть чувства, и они считают — греки, сицилийцы, — что в жизни не существует проблемы, которую не разрешило бы чувство.
Потому для них и смерть не проблема», — размышлял он, ощущая, как легкие волны сна охватывают сознание.
Он проснулся от духоты. Во сне голова девушки свесилась ему на плечо: девушка спала крепко, неслышно дыша. Инженер подумал о ней с нежностью, неизъяснимо счастливый оттого, что почти касается губами ее волос, что ощущает локтем тяжесть ее груди. Тело его, освобожденное от сна, напряглось.
Все спали, учитель даже храпел. Они были уже в Калабрии: на остановках, в нахлынувшей внезапно ночной тишине, слышались фразы на диалекте. Вот поезд остановился на берегу моря, звучание прибоя вызвало зрительный образ: набегающие волны, в которых растворяются человеческие фигуры, — в кино это называется наплывом; растроганный инженер таял душой, это было неосознанное чувство гармонии с миром, с природой, с любовью.