Паломничество с оруженосцем
Шрифт:
– Как быстро мы к бардаку этому привыкли, – принялся рассуждать Митрич, очищая банан. – Раньше, чтобы со мной в одной палате жмурика положили! – да начмед сразу бы по шапке получил. А сейчас сижу, ем банан – и ничего, как будто так и надо.
– А ты-ты не ешь п-п-при мертвом, – сказал Зинатула, который, оказывается, заикался. Он отправил жену высыпаться домой (всю ночь она провела на стуле возле его постели), сам же пребывал в прекрасном настроении, о чем можно было судить по бодрым модуляциям в голосе.
– Был
После завтрака к ним в палату зашла та самая медсестра Люба, героиня поэмы, в коротком халатике, танкетках и желтых гольфах, облегавших круглые икры. Колупая маникюр, остановилась перед трупом.
– Любань, устроили тут мертвецкую, понимаешь, – пожаловался ей Митрич. – Ты что же клистир не вставишь Николаю Кузьмичу? – Николай Кузьмич был завотделением.
– Отстань, Митрич, без тебя тошно.
– Вот бы наколдовать-наколдовать, чтобы он встал, и сам в подвал пошел, – сказал Митрич.
– Тьфу, на тебя, Митрич, – сказала Люба. – Не хорошо смеяться.
– Почему не хорошо? Сразу видно, человек он был жизнерадостный: любил карусели. Сейчас нас, наверно, слушает и радуется, что не к каким-нибудь кунгутам попал, а к веселым людям.
Люба прошла по проходу между кроватями, чтобы получше разглядеть побуревшие бинты на голове у покойника, повязка в том месте выступала из-под простыни. И тут Зинатула, как только она приблизилась к его кровати, провел ладонью по ее голой ноге. Девушка даже вскрикнула.
– Да, блин, больной! – отпрыгнула к окну Люба. – Я вот все вашей жене расскажу…
– Ишь, ожил!– воскликнул Митрич. – Жену спровадил и туда же…
– На – персик. – Зинатула достал персик и яблоко из-под одеяла и протянул девушке.
– Ты смотри, и заикаться перестал! – изумился Митрич. – Ты где их там держал, Зинатула, – под одеялом?!
– Не надо мне ваших фруктов! – заверещала Люба и, словно отталкивая растопыренными пальцами их от себя, боком выскочила из прохода между кроватями. – Вам принесли, вот вы и ешьте.
– У меня книжка есть, как д-д-дразнить женщину. По-поправлюсь, мы с тобой п-п-почитаем, – пообещал Зинатула.
– Сейчас-с, книжек я ваших не читала! – сказала медсестра. – А почему вы сняли вытяжение? Я вот доктору все расскажу. – Зинатула снимал теперь тянувшую его повязку и надевал ее перед обходом.
– Что там, Митрич? – выворачивался пожарник, которому не было видно с его кровати.
– Потом расскажу… Ну Зинатула-тихушник! В тихом омуте… – качал головой Митрич. Но тут Люба собралась уходить. – Ты куда, Любань? Надо что-то делать. Давай пока выставим его в коридор…
– Ну щас! А мне там ночь сидеть, – возразила сестра.
– Ну и что, ты же медик! Для тебя это как… как Зинатуле клистир поставить.
– Митрич!..
– А что тут такого? Ну, мужиков
Сестра уже взялась за ручку.
– Не хотят, говорят, мы не нанимались. – И Люба каким-то танцевальным движением выпорхнула за дверь, закрыв ее за собой.
Очевидно, она все-таки пожаловалась дежурному врачу: перед обедом к ним зашел холеный, с баками, в накрахмаленном колпаке и халате высокий доктор, глаза у него блестели, как маслины в масле.
– Мы что, хуже скотины?.. – начал жаловаться Митрич.– На скотном дворе и то корова сдохнет, ее убирают, а мы должны миазмом этим дышать!..
Доктор остановился посреди палаты, широко расставил ноги, принюхался:
– Ничем не пахнет. – И тут его взор устремился к окну. – А вы окно откройте, что же вы в духоте сидите! Проветривать надо… – Он уже двинулся к окну. – Да у вас тут прокурено все… Вы почему курите в палате!
– Это Зинатула смолит под одеялом. – Талант победил в Митриче праведный гнев.
– Не-не… не надо.
Доктор несколько раз дернул окно за ручку.
– Не открывается, – сказал Митрич.
– Может, у вас из продуктов что пропало? – сказал врач, осматривая раму.
– Вон что пропало, – Митрич кивнул в сторону покойника.
– Ну, мужики… – Доктор возвращался уже назад, так и не открыв окна, и вытирал салфеткой руки. Он развел ими с начальственной рассеянностью. – У меня в бригаде одни женщины. В приемном покое тоже женщина-врач, две сестры и санитарка. Не понесут же они его на себе. Вот привезут кого-нибудь на "скорой", я попрошу тогда санитаров… Кстати, рекомендую!.. – Он достал из нагрудного кармана цветную коробочку. – Пищевая добавка на основе прополиса – в период выздоровления очень полезная вещь…
В боковом кармане заиграла "Yesterday". Он вытащил телефон, и уже из дверей, зажав рукой трубку, крикнул: – Подумайте насчет добавки.
– У, рожа жидовская! – сказал с неожиданной злобой Митрич. – Как же я их ненавижу!
– Как ты их только, Митрич, различаешь? – удивился пожарник.
– Я их, Коля, столько перевидал на своем веку! Ох, и пиздопротивная нация: всюду пролезть норовят – и все наверх, наверх лезут… У-у, кодла еврейская!.. – Митрича было не узнать: он побледнел, губы его дрожали, глаза сверкали.
– Митрич, – позвал его Саня. – Я тогда тоже "рожа жидовская"…
Сразу наступила тишина, было слышно, как муха гудит над покойником. Митрич начал откашливаться, прочищать горло, сморкаться и краснеть прямо на глазах.
– Ты?.. – выдавил он из себя.– Какой же ты еврей? У тебя фамилия как? – «Брюха-а-анов», – прочитал он карточку, висевшую в ногах у Борисыча.
– Мы из кантонистов. Бабушка говорила: тогда, при царе, всем русские фамилии давали.
– Ну, евреи провода под напряжением не срезают, – попытался найти точку опоры Митрич.