Паломники Бесконечности
Шрифт:
Дед собрат около старого тополя сучья, сухие листья, потом дал Руди неведомо откуда взявшийся котелок:
— Сбегай за водой, а я костерок разожгу.
Руди подбежал к реке. На воде дробились и колыхались лучи заходящего солнца. Заметно вечерело. Вот уже на небе выступили крупные звезды. Слева Руди увидел склонившуюся над водой ту самую дряблую вербу и… ее человеческую ипостась — старую-престарую сгорбившуюся старушку. Она вглядывалась в сторону тополиной рощи и ворчала:
— Огонь палит… Тьфу, старый дуралей.
— Шпионит
Дед поставил на камни над огнем котелок, насыпал заварку — какие-то зерна и травы. Пока закипала вода, он рассказывал о своей молодости:
— Уже тогда я пристрастился к чайку. Но еще слаще вечерние лучи. Видишь, как они, уходя, играют, скачут по вершинкам тополей — алые, розовые, золотые. А я ловлю их своими губами-листьями, пью. О, какая радость — пить вечерние лучи!
— Да ты отчаянный жизнелюб, — рассмеялся Руди. — Ну а детство свое помнишь? Самое раннее?
— Смутно очень. Помню, что я рос, корнями ощущал приятную влагу, ветвями — тепло, а листьями видел мир — вот эту реку, поля, солнечный свет и, Наконец, ночные звезды. Я видел Вселенную! И начал размышлять о ней, о тайне всего сущего, своими корнями чувствовал токи, идущие снизу, из прошлого. Вместе с ними приходили как будто новые знания, и я умнел, взрослел. И однажды осознал себя личностью, живущей во времени.
— Странно, что у дерева сформировалась именно человеческая личность, а не какая-либо другая.
— А я до тополиной жизни был человеком.
— То есть как это? Таким же обыкновенным человеком, как я?
— Ну конечно. И не однажды. Правда, все свои далекие людские жизни не помню. А вот последнюю иногда припоминаю. Кажется, я был профессором Сор-боннского университета.
— Ну, дед, это уже сказки.
— Вот что, милый юноша. Сейчас приступим к самому для тебя страшному, — хохотнул дед. — Страшному потому, что ты закоренелый материалист. Я ведь тоже материалист, но не такой, как ты. Как бы это сказать…
— Не такой примитивный? — усмехнулся Руди.
— Откровенно говоря, да. Сейчас услышишь вещи до того для тебя оглушительные, что брякнешься в обморок или завопишь: «Караул! Мистика!»
— Ничего, дедушка. Валяй. Я уже ко многому привык.
— А чайку! — спохватился дед и, вскочив на ноги, забегал, засуетился. — Ах я, ротозей! Забыл!
Руди и не заметил, как наступила ночь. Листья тополей серебрились под ливнем лунных лучей, а на стволах плясали розовые отсветы угасающего костра. Дед, все еще поругивая себя, сел и подал Руди кружку, сделанную как будто из древесной коры. Дед понюхал чай, отпил два глотка и сказал:
— Чай неважнецкий, но пить можно.
Дед явно скромничал. Чай получился у него отменный — сладкий, пахнущий шалфейными и медовыми ароматами полей. Дед пил и жмурился — не то от удовольствия, не то его просто клонило ко сну.
— Итак, ты был раньше профессором. Но не в виде же дерева?
— Конечно. Я и мои друзья-деревья были раньше обыкновенными людьми. Умерли мы кто когда, но давненько. Ой как давненько… Бессмертными духами летали мы по Вселенной. И занесло нас наконец на эту странную планету, и наши бессмертные личности нашли свое вещественное пристанище вот в этих, еще более странных деревьях.
— Бессмертие? — прошептал Руди. — Бред какой-то.
— Бред?! — Дед до того обиделся, что Руди испугался, как бы он сейчас не ушел.
— Нет, дедушка, нет! Говори. Я слушаю. Постараюсь понять, найти в твоих словах рациональное зерно.
— Рационалист он, видите ли, материалист, — пробормотал дед и замолк.
— Ты куда это клонишь? К Богу? Дед, а дед!
— Ась? Извини, чуток вздремнул.
— Что же получается? Мы с тобой бессмертны?
— Господи, до чего устал, — позевывая, сказал дед. — Сон сморил меня. Иду спать. Да и тебе пора.
Какой там сон! Все перевернулось в голове вверх тормашками. Дед «ушел», рассеялся в ночной мгле, а Руди побежал к своему дому-кораблю, подошел к темнеющим на холмике могилам родителей и молитвенно сложил руки: «Помогите! Научите, как думать и что делать?» С щемящей грустью вспомнил он папу и маму и будто услышал их голоса. И легче стало на душе, наваждение улетучилось. Врет все дед! Да и был ли он на самом деле? Не пригрезился ли?
— А ты разве не пойдешь сегодня к своему тополю-старикану? — с улыбкой спросила утром сестра.
Руди махнул рукой.
— Нет, хватит с меня… — Чуть было не сказал «галлюцинаций», но спохватился и подумал: «А что, если посоветоваться с ней?» — Хочу провериться в твое кабинете.
— И ты доверяешь моим знаниям?
— Доверяю. Ты была у мамы старательной ученицей. В медицинском кабинете Руди сел в кресло и поморщился, сейчас вцепятся «пиявки»! Многочисленные датчики-«пиявки» зашевелились, змеями поползли к запястьям, к груди, к вискам и присосались. На табло заплясали цифры, кривились какие-то цветные линии.
— Все то же самое, — глядя на табло, сказала Катя. — Все внутренние органы в порядке, но вот сердце…
— Опять ты о моем сердце, — недовольно прервал Руди. — Меня интересует голова. Не могут ли возникать у меня какие-нибудь галлюцинации?
— Ни в коем случае. Психика уравновешенная, но чувствуется усталость. Такое впечатление, что сегодня ты не выспался.
— Вот это верно, мысли одолевали, — признался Руди.
— Твои мысли тяжко отзываются на сердце.
— Да не причитай ты над моим сердцем, — рассердился Руди и сорвал с себя датчики. Увидев обиженно поникшую Катю, он вскочил, обнял ее и с захлестнувшей душу нежностью зашептал: — Прости, сестренка. Не очень-то я ласков с тобой. Ну прости, родненькая. Одна ты у меня.