Пампушка для злого босса

Рей Полина

– Почему?

– Она болела. И умерла.

– Как бабушка, которая была до бабы Люды?

– Да, как моя мама и твоя бабушка. Так бывает, мы с тобой говорили об этом.

– Я помню.

Она хмурила брови, видимо, пытаясь понять, как всё это относится к ней. А я снова испытывала то чувство, которое даже словами было нельзя описать. С появлением Любы столько всего поменялось во мне самой, что теперь я уже даже не могла вспомнить, какой была раньше. Но знала, что я нынешняя - это то, к чему стоило стремиться всю мою жизнь. Когда я бросилась на борьбу с

лишним весом, мне хотелось добиться гармонии с самой собой. Сейчас же она была абсолютной - и полнота ни имела никакого значения.

В мире столько вторичных, несущественных вещей, которыми люди забивают себе головы, а на деле выходит, что счастливыми они могут быть и сами по себе, без этой мишуры.

– Просто сейчас, когда у папы есть ты... он хочет, чтобы ты получала всё. И готов в лепёшку расшибиться, но дать тебе это. Понимаешь?

– Но мне и так всего хватает. Столько кукол, как у меня, нет ни у кого в садике. И велосипеда такого то же.

Я не смогла сдержать улыбки - Люба была права, в этом и был весь Казанский. Задарить дочь всем, чтобы только у неё было лучшее детство.

– Я говорила немного о другом. О его так называемой гиперзаботе. Это когда слишком усердствуют в том, чтобы обеспечить ребёнка необходимым. Но это всё только потому, что он безумно тебя любит.

– И я его тоже.

– Я знаю. Поэтому давай мы сейчас просто спустимся вниз, и ты больше не будешь так делать. Идёт?

– Идёт. И я первая слезу, хорошо?

Я не успела ответить - Люба почти бегом добралась до лесенки, споро слезла вниз и побежала к дому. Мне осталось только ещё раз тяжело вздохнуть и начать спускаться следом. Я видела, как Казанский, к которому подбежала Люба, хватает дочь на руки и прижимает к себе, как он идёт в мою сторону, но дала ему знак, что спущусь сама. По крайней мере, им сейчас точно стоило побыть вдвоём и обсудить всё, что случилось.

– Я сказала Любе про Лину, - потирая виски, сообщила я Ольге, которая усадила меня в кресло, а сама принялась мыть посуду после ужина, который происходил в обстановке какого-то безумия и хаоса.

Близнецы вовсю делились впечатлениями о том, как перерыли весь посёлок в поисках Любы, Казанский то хмурился, то улыбался, переговариваясь с дочерью. А Ольга с Сергеем отчаянно пытались перевести тему в другое русло.

– И правильно сделала. Рано или поздно она бы всё равно узнала. Не знаю, почему Лёша не хотел говорить.

– Наверное, это всего лишь его извечное желание оградить Любу ото всего.

– От жизни её не оградишь. Ей с ней сталкиваться и сталкиваться. Но каков характер! По-моему, чисто Лёшкин. Убежать, спрятаться, и хоть трава не расти.

– По крайней мере, теперь он на собственной шкуре понял, что это такое...

– Да уж.

Казанский после ужина забрал Любу, и они уже второй час о чём-то беседовали в детской. Я не собиралась вмешиваться, тем более, что это было обычным их времяпрепровождением. Надеялась только, что Алексей не выскажет мне после всё, что думает по этому поводу.

Он надеялся, что ему больше не придётся переживать того, что уже испытал

однажды. Готов был молиться всем богам, чтобы никогда не прочувствовать тех эмоций, и они его услышали. Потому что когда оказалось, что Люба исчезла - это было гораздо острее того страха, что он помнил. На мгновение показалось, что сердце перестало биться, и больше никогда не застучит, пока в ушах не раздался грохот.

Казанский бегал по чёртову посёлку, который знал как свои пять пальцев, и ему чудилось, что он ничего не видит кругом. Ужас был огромным, он ослеплял, делал глухим. И только беззвучные молитвы, перемежаемые угрозами, срывались с губ.

А потом позвонила Вера и сообщила, что Люба нашлась. И он просто опустился на обочину дороги и разрыдался, будто не мужиком был на пятом десятке жизни, а мальчишкой. Восемь лет назад он испугался новости о том, что у них с Верой будет ребёнок, сейчас же понимал - никого более дорогого, чем его девочки, у него просто не могло быть. И не будет никогда. Да, порой он перегибал палку... Хотя, какое, к чертям, порой? Люба наверняка слишком близко к сердцу восприняла их сегодняшнюю размолвку, вот и решила показать характер.

Он поднялся с обочины и пошёл к дому Ольги и Сергея. Ему физически необходимо было увидеть дочь и убедиться, что с ней действительно всё в порядке.

Остальные заканчивали ужин, а Казанский и Люба устроились в детской, где дочь всегда читала ему сказки прежде, чем лечь спать. Не он ей, а наоборот. Но сегодня, вместо того, чтобы взять книгу, указала Алексею на свою кровать, на которой он с трудом, но поместился, легла рядом и крепко к нему прижалась.

– Почему ты мне не рассказывал про свою первую дочку?
– задала она вопрос тихим тоном, и рука Казанского, поглаживающая Любу по голове, замерла. Значит, Вера ей всё уже поведала. Что ж, тем лучше.

– Потому что не хотел, чтобы ты переживала.

– Как её звали?

– Лина.

– Ты расскажешь мне о ней?

Она устроилась удобнее, и Алексей замер. Конечно, он расскажет ей, давно должен был рассказать. И ещё о том, как безумно, каждую секунду своей жизни боялся и будет бояться потерять её, Веру и их ещё нерождённую младшую дочь.

Он заговорил, сначала медленно, подбирая каждое слово, а после - рассказ получился больше похожим на поток, прорвавший плотину молчания. И с каждой минутой Казанский чувствовал, как высвобождается то, что он хранил и копил в себе годами. Только сейчас всё другим казалось - как будто именно это количество дней должно было быть отмеряно кем-то свыше, чтобы ему легче стало.

Люба уже уснула, а он всё говорил. Рассказывал в тишине детской, как впервые взял Лину на руки, как не мог свыкнуться со своей новой ролью, когда она только появилась в его жизни. О том, как пропустил всё самое важное, как ему тогда казалось. И о том, как не желал пропускать ни секунды из жизни Любы, словно это могло компенсировать ушедшее время.

– Лёш!
– шёпотом позвала его Вера от двери, и Казанский очнулся, выходя из состояния, в котором пребывал.
– Спать пойдём? Или тут останешься?