Память Крови
Шрифт:
— Центр — двадцать!
— Слушаю, двадцатый…
— Машина задержана, людей взяли.
— Высылаю группу.
— Двадцать семь Центру!
— На связи…
— Ленина… квартира… жалоба соседей: шум, крики.
— Понял, пошел.
— Центр — двадцать семь!
— Слушаю, двадцать седьмой.
— По Ленина отработали.
— Что там?
— Дед с бабкой, обоим за шестьдесят. Бабка закатила скандал, колотит деда, жалуется, что он ее не удовлетворяет.
— Как, конкретно?
Чей-то невинный голос вставляет:
— Удовлетворили бабку…
— Кто дурит в эфире? — но строгой выволочке не суждено завершиться: ктo-то в приступе смеха нечаянно нажимает тональный, звучащий уже не сигналом тревоги, а веселым камертоном. Нелечка тоже не выдерживает и звонко хохочет за пультом, предусмотрительно отпустив клавишу передатчика.
— Двадцать — Центру!
— Слушаю…
— Пресс-группа на борту?
— Да.
— Забрось в отдел, он срочно нужен сыщикам.
Патрульный УАЗик, разбрызгивая майские, тронутые по краям ледком лужи, подкатил к горотделу. На крыльце стоял, поеживаясь на усилившемся к вечеру ветерке, невысокий, светленький Саня Жолобов, сыщик из областного УВД. Не очень разговорчивый, но всегда доброжелательный, Александр несколько лет отпахал «на земле» и никогда не отказывал в помощи, если городские коллеги начинали зашиваться. Увидев Игоря, он приветственно махнул рукой:
— Давай сюда!
— Привет, что тут у вас стряслось?
— Зацепили Янека.
— Да ты что!
— Точно. Ребята уже там, пасут квартиру, а меня попросили тебя забрать.
— Долго он бегал…
— Два месяца погулял.
— На чем едем?
— На пешаке. Вон, пятиэтажку на углу видишь?
— Ну молодец, почти напротив горотдела устроился…
— А какая разница, все равно с адреса почти не вылазит. Ладно, пошли, только камеру припрячь.
— Да я ее пока в кейс уберу. В темноте не понять.
Аккуратно обойдя дом, чтобы не светануться перед окнами, Александр с Игорем прошли во двор. Под козырьком подъезда, покуривая, стояла неразлучная троица: Саня Петров, Пашка и Виктор.
— О, а что вы тут, как три тополя на Плющихе?
— Да все уже, Ленка у него побывала, видно, пожрать принесла. Ушла только что. А подъезд из его окон не просматривается.
— И никуда ему не спрятаться, не скрыться… — весело пропел Витька.
— Пошли, нечего тянуть. Только осторожно. Люди говорят, он на уход из города серьезно готовится, оружие искал.
Жолобов остался внизу приглядывать за окнами.
Остальные поднялись наверх, остановившись перед
В двери был глазок. Игорь вопросительно глянул на Саню, но тот успокаивающе махнул рукой и, когда сыщики разошлись по сторонам дверного проема, чтоб не нарваться на дурной выстрел, позвонил: длинный — два коротких — длинный — один короткий.
Даже не обострившимся слухом, а скорее, интуицией Игорь уловил чье-то присутствие за дверью: очевидно, глянув в глазок и никого не увидев, человек замер.
— Привет, Янек. Это мы, — голос Петрова был спокоен, как обычно. — Сейчас ты откроешь замок, отвернешься к стене и сцепишь руки за головой. Если через минуту не сделаешь, что говорю, сломаем дверь, и я тебя пристрелю. Лично. С удовольствием.
Минута не показалась вечностью, как принято писать в детективах. Она прошла, как положено, ни медленно, ни быстро.
Сыщики подняли вверх приготовленные ПээМы, Игорь отшагнул чуть назад, чтобы снять все происходящее, и в этот момент замок стал медленно проворачиваться. Когда он щелкнул в последний раз, Саня спросил:
— Стоишь, как сказано?
— Д-да, — отозвался из-за черной дерматиновой обивки глухой, вздрагивающий голос.
Толчком ноги Витька распахнул дверь, и стволы Макаровых, готовых выплюнуть смерть, нацелились на стоящую в углу высокую фигуру. Янек, белый, как мел, повернув голову, обреченно смотрел из-под локтя на приближающихся оперов.
Саня, обыскав его, неторопливо убрал пистолет в кобуру под мышку, развернул Янека и без лишних слов въехал ему кулаком в зубы. Тот согнулся, пытаясь защитить лицо и пах. Подскочили Пашка с Виктором, и пару минут слышались только глухие звуки ударов кулаками и звонкие — оплеух.
— Достаточно! — Саня, будто и не участвовал в этой молотиловке, был по-прежнему уравновешен и деловит.
— Понял, за что?
— Понял… — вытирая кровь с рассеченной губы, ответил Янек. И не было в его голосе ни злобы, ни обиды. Только бесконечная усталость.
Сыщики сами закрыли Янека в одну из камер рядом с дежуркой. В тесном пенале с узким приступочком у стены было холодно. Саня разрешил своему подопечному оставить дубленку, в которой его привезли после задержания, но при этом тщательно проверил ее, заставил Янека застегнуться на все пуговицы, а потом лично стянул ему руки за спиной наручниками. Молодой сержант, помощник дежурного Кумыков, со скептической улыбкой наблюдал за этой сценой. Когда металлическая дверь камеры захлопнулась, он не удержался и подначил оперов: