Память льда
Шрифт:
— Молоток, да их там не меньше двадцати! Ходок пока держится!
— Ну и дурак! Ему сваливать оттуда надо!
Целитель перезарядил арбалет и нагнулся, торопливо оглядев сержанта.
— Найди себе другой шлем, — бросил он Штырю. — Тут этого добра полно. А потом — за мною наверх.
— Что с Мурашом?
— Поживет еще. Да пошевеливайся, ты!
Ступеньки были завалены телами, и целителю пришлось в буквальном смысле ступать по трупам. Молоток споткнулся и вдруг почувствовал жгучую боль в плече. Что за наваждение? Или Ходок уже перестал отличать
Ходок выбрался из-под груды еще живых тел и принялся спешно отправлять стражей Домина в вотчину Худа: он ловко орудовал коротким мечом и вдобавок пинал врагов ногами в тяжелых сапожищах. Молоток отодвинулся подальше, морщась от обжигающей боли. Он уперся здоровым плечом в стену. На лестнице стало тихо, если не считать надсадного дыхания баргаста.
— Смотреть надо, куда суешь свой меч, дубина! — накинулся он на Ходока. — Ты же меня в плечо ранил!
Все дальнейшие гневные слова застыли у целителя в глотке. Ходок был исполосован так, что неизвестно, каким чудом вообще еще держался на ногах. Похоже, самого баргаста это не особо волновало, ибо он привычно ухмыльнулся, глядя на товарища:
— Ранил, говоришь? Бывает.
— Ну и к чему было проявлять подобное геройство? Разве нас не учили вовремя отступать?
— Не перебей я этих ублюдков, они бы и сейчас нам мешали, а теперь тихо, — как ни в чем не бывало ответил баргаст. — Где остальные?
— Внизу. Деторан мертва. Мураша ранили; нам придется тащить его на себе. А Штырь, по-моему, увлекся поисками нового шлема.
— Здешние ему все равно не подойдут, — рявкнул баргаст. — Пусть лучше найдет местную кухню и нахлобучит на голову кастрюлю.
Молоток отошел от стены.
— Хорошая мысль. Идем скажем ему об этом.
— Только надо его предупредить: повара не любят, когда у них воруют посуду.
И баргаст, равнодушно глядя на стекавшие с него струйки крови, двинулся вниз.
— Погоди, Ходок, — остановил его Молоток.
— Ну, чего еще?
— Штырь говорил — их было не менее двадцати.
— Угу.
— И все мертвы?
— Может, половина. Остальные убежали.
— Тебя испугались?
— Скорее уж власяницы Штыря. Хватит болтать, целитель. Идем.
Т’лан имасс нес его по коридору, освещенному факелами. Голова Тока-младшего раскачивалась из стороны в сторону. Несколько раз Тлен останавливался, приглядываясь к убитым.
«Он назвал меня своим братом… Но у меня нет брата… Только мать и бог. Провидец, где ты? Неужели ты меня бросил? Волк умирает. Ты выиграл, Провидец. Так яви же в последний раз свое всемогущество. Освободи меня, и я отправлюсь к вратам Худа».
Они подошли к арочному дверному проему. Сорванная и продавленная дверь валялась рядом. Тлен наступил на нее, хрустнув щепками, и внес Тока в просторное помещение
«Кто же выместил на них свою ярость? Неужели Тлен? А мне казалось, что в нем давно уже умерли все чувства».
Напротив входа была другая дверь, из-за которой слышался звон оружия.
Т’лан имасс остановился:
— Мне придется пока оставить тебя здесь.
«И возможно, навсегда».
Тлен осторожно опустил изуродованное тело малазанца на пол. Противоположная дверь открылась. В пыточный зал вошел некто в белой маске. На ее блестящей поверхности виднелись две борозды.
«Совсем как шрамы».
В каждой руке вошедший держал по мечу.
«А ведь я тебя знаю, — подумал Ток-младший. — Просто забыл твое имя».
Воин в маске молчал. Он терпеливо дожидался, пока Тлен обратит на него внимание. Т’лан имасс снял висевший за спиной кремневый меч.
— Мок, Третий среди сегулехов, когда ты покончишь со мной, ты заберешь отсюда Тока-младшего?
Воин в маске слегка наклонил голову.
«Вспомнил! Это же ты, упрямец Мок! Тебе до сих пор не дает покоя поединок? И теперь ты собираешься убить моего друга… моего брата».
Движения соперников были столь быстрыми, что единственному глазу Тока они казались подернутыми легкой дымкой. Железо ударяло по камню, высекая россыпи искр. Сумрак отступал, обнажая нагромождения дерева и металла. Неизвестно, сколько лет (а может, и веков) орудия пыток накапливали в себе ужас, боль и страдания своих жертв, и теперь с каждой вспышкой все это выплескивалось наружу, словно освобожденное искрами и… всем тем потаенным, что скрывалось в душах т’лан имасса и сегулеха.
Ток-младший физически ощущал эту стихию. Или, пожалуй, не он сам, а плененный волк внутри его. Чем сильнее сегулех теснил Тлена, тем беспокойнее вел себя зверь.
«Для него мое тело — такое же орудие пытки. Смятое, но еще не разрушенное».
Малазанцу вдруг показалось, что он видит прутья клетки с клочьями шерсти. Клетка.
Кое-как Ток сумел подтянуть под себя изуродованные ноги и уперся в пол локтем, покрытым гнойниками. Жилы, ослабевшие от длительного бездействия, натянулись, грозя оборваться. Он еще подтянул ноги, пытаясь встать на колени. Пальцы, сжатые в кулаки, быстро онемели. Не обращая на это внимания, юноша попробовал подняться, однако его качало из стороны в сторону.
«Достичь равновесия и удержаться. Равновесие сейчас важнее всего».
Дрожащий, липкий от пота, струящегося по остаткам лохмотьев, Ток вставал на искалеченные ноги. У него кружилась голова. Несколько раз ему казалось, что он вот-вот рухнет без чувств, но малазанец упрямо сжимал зубы и держался.
Крупп глотнул воздуха, поднял Мхиби и потянул ее за руку:
— Дорогая моя, ты должна коснуться этого мира. Он создан для тебя. Понимаешь? Дар. Есть нечто, что требуется выпустить на свободу.