Память льда
Шрифт:
— А где она сейчас? Где Серебряная Лиса?
Старик опустил голову:
— Отчаяние погнало ее прочь.
«Я была дичью, за которой охотились и вы, и т’лан айи. — Женщина трогала свое тело, недоверчиво качая головой. Потом вытянула вперед руки. Сильные, молодые. — Неужели это мои руки?»
Мхиби снова повернулась к Круппу. Их глаза встретились. Толстый коротышка улыбнулся.
— Я проснусь? — спросила она.
Крупп покачал головой:
— Та женщина ныне спит вечным сном, дорогая моя. Магия охраняет ее сон. Твоя дочь говорила с Худом, и они
«Кажется, я догадываюсь. Освобождение т’лан имассов и т’лан айев… Худ заждался их душ… Но неужели т’лан имассы отвернулись от Серебряной Лисы?»
— Худ никогда на такое не пойдет.
— Почему же? Что ему помешает, дорогая? Если уж Худ не обладает терпением, тогда Крупп готов плясать у Колла на макушке! Дорогая, ты более не вернешься в то дряхлое тело.
— А тут я буду стареть? — спросила она у рхиви. — Неужели и здесь я тоже…
— Точно не знаю, — ответил ей старик. — Но думаю, что нет. Ведь ты — сосуд, Мхиби.
«Мхиби… Ох, Серебряная Лиса, дочь моя. Почему тебя нет здесь? Почему я не могу посмотреть тебе в глаза? По-моему, нам нужно попросить друг у друга прощения…»
Она с наслаждением втянула в себя влажный прохладный воздух, имевший просто удивительный вкус — вкус жизни. Потом Мхиби сняла первый из своих медных браслетов и подала его рхиви:
— Должно быть, это твой.
— Он хорошо тебе послужил? — улыбаясь, спросил старик. — Помог?
— Словами этого не выразить.
«Мхиби!» — вдруг прозвучало у нее в мозгу.
Да это же Тогг, Волк Зимы.
«Мы занимаем Звериные троны, но хозяйка в этом мире — ты. Внутри меня скрыта душа смертного человека. Ей незачем здесь оставаться. Я готов вернуть его душу назад, в смертный мир. Ты позволяешь?»
«Да. Отпусти его».
Раньше он смог бы дать им истинное благословение. Но теперь, когда его бог исчез…
Признаться, Итковиан и сам удивлялся, как в его смертную душу вмещаются десятки тысяч душ, почти триста тысяч лет не знавших ничего, кроме боли и страданий.
Лица, бесчисленные лица: на них почти не осталось кожи, а глаза превратились в черные ямы. Перед ним находились… подобия тел. Почти скелеты, чьи костистые пальцы еще сжимали призрачные мечи.
Итковиан стоял на коленях. Ни он, ни т’лан имассы не замечали внезапно наступившей темноты, равно как и странного соленого дождя. Десятки тысяч воинов застыли перед ним, склонив голову. Но Итковиан все равно видел их лица. Лицо каждого.
«Вашу боль я взял на себя».
Головы т’лан имассов медленно поднялись. Им стало легче!
«Я сделал все, что в моих силах. Знаю, этого недостаточно. Но я взял на себя ваши страдания».
«Да, смертный, ты взял наши страдания. Мы не понимаем, как это тебе удалось».
«Вам и не обязательно понимать. А теперь я ухожу».
«Мы и этого не понимаем. Почему?»
«Потому
«Мы не можем отплатить тебе за великий дар».
«Я и не просил об этом».
«И все же мы хотим знать причину».
«Вряд ли я и сам ее знаю… Вы спрашивали меня, кто я такой. Да, я… смертный, как вы и сказали. Родился тридцать лет назад в городе Эрин. До того как вступил в Тайный орден Фэнера, меня звали Отанталианом. Мой отец был человеком суровым, но справедливым. Моя мать за все годы, что я ее помню, улыбнулась лишь один раз. В тот день, когда я уехал из дома. О, я хорошо помню эту улыбку. Подозреваю, что отец завел семью, чтобы ему было кем владеть, что на самом деле мама была пленницей. Мне кажется, что она улыбнулась, поскольку обрадовалась моему побегу. Теперь я думаю, что, уходя, забрал с собой часть души своей матери. Ту ее часть, которая жаждала освобождения…
Но я так и не стал свободным. Вступив в Тайный орден Фэнера, я нашел себе другую тюрьму…»
«А сейчас та часть души твоей матери… Она свободна в тебе, смертный».
«Это было бы… хорошо».
«Мы не стали бы лгать тебе, Итковиан… Отанталиан. Она свободна. И по-прежнему улыбается. Ты рассказал нам, кем был. Но мы все еще не понимаем твоей… щедрости. Твоего сострадания. И вот — спрашиваем вновь. Почему ты сделал это для нас? Почему с такой готовностью взвалил себе на плечи чужие беды и горести?»
«Вы упомянули про сострадание. Мне кажется, теперь я кое-что понимаю в этом. Хотите послушать?»
«Говори, смертный».
«Мы, люди, не знаем настоящего сострадания и постоянно предаем его. Конечно, умом мы понимаем, насколько это важно, однако определяем ему цену, а потому бережем его, не раздаем просто так, думая, что сострадание следует заслужить. Вот что я скажу вам, т’лан имассы. Сострадание воистину бесценно. Его следует раздавать даром. Всем и каждому. Его нужно проявлять, не ставя никаких условий. Ведь небо не спрашивает плату за животворный дождь».
«Мы не понимаем, но как следует обдумаем твои слова».
«Ну что же, вам будет чем заняться».
«Но ты так и не ответил на наш вопрос».
«Не ответил».
«Почему?»
Сверху падали струи соленого дождя. Все лица были обращены к Итковиану, но он уже не видел их. Неимоверный груз опрокинул его. Итковиан упал на спину.
«Почему? Да потому, что прежде я был несокрушимым щитом. А теперь… моя миссия окончена».
И под проливным дождем Семени Луны он умер.
На равнине отчетливо пахло весной.
Увидев две тени, Серебряная Лиса подняла голову. Перед нею стояли двое т’лан имассов: женщина и мужчина. Первая была пронзена мечами. А второй — так изломан, что только чудом держался на ногах. Позади т’лан имассов замерли т’лан айи.
Серебряная Лиса хотела было отвернуться, но воин сказал ей:
— Пожалуйста, выслушай нас, Воззвавшая!
— Сколько можно меня терзать? — сверкнув на него глазами, прошипела Серебряная Лиса.
Волна ее гнева едва не опрокинула т’лан имасса.