Память сердца

Мамин Рустам Бекарович

И так неделями! В селах и деревнях все замирает, прекращается всякое общение. Даже телефоны не работают.

К концу сипуги, недели через две, у нас в семье все продукты были съедены. Кроме картошки. Решено было идти нам с отцом по деревням, менять вещи на муку или хотя бы на зерно. Из пшеничного зерна получалась такая вкусная каша! Съешь такую кашу, и весь день сыт и не мерзнешь.

Промытое зерно мать засыпала в чугунок, заливала молоком на ночь. К утру зерно впитывало молоко и набухало. Мы с сестрами по очереди пропускали зерно через мясорубку, и все это в том же чугунке ставилось в печь. До чего же объеденная каша! Я и сейчас

помню ее вкус и аромат – а прошло уже более шестидесяти лет. Вот так!..

Загрузили мы с отцом санки, взятые у соседа взаймы, вещмешки приладили на плечи и тронулись с некоторой опаской – дороги-то занесены. Хорошо, если есть вехи. Но отец, проживший в этих местах всю свою молодость, успокоил единственным и тогда расхожим словом: «Прорвемся».

После сильных морозов снежный наст был прочным. И мы, не выходя на дорогу, задними дворами пошли через поле, взяв направление прямо на Сосновку, село в десяти километрах от Никольского, на мельницу дяди Казимира, тоже Мамина. У нас в деревне после какой-то переписи многие стали Мамиными: китаец маленький, хитроватый, по имени Хли и все его потомство – Мамины. Австриец, попавший в плен в Первую мировую войну и каким-то образом прижившийся в Никольском, тоже стал Маминым. Монгол – с древних времен, никто не знает, как он оказался у нас, – тоже Мамин. Хотя по носу и щелочкам вместо глаз сразу видно, никого не обманешь – «монголец». Все его родственники в соседнем селе (три или четыре двора) – все Бегловы, а женки их из нашего села – Мамины.

Мы с отцом легко дошли до памятного для отца оврага, где чернели оставленные на зиму копны конопли. Из нее на маслобойне давили конопляное масло, а стебли после зимней выдержки, высушив, молотили цепами. Сухая сердцевина осыпалась, а из оставшихся волокон вили вожжи, заготавливали веревки.

В этот овраг, заросший с обеих сторон орешником, отец в давние годы вместе с «годками» гонял лошадей в ночное. Сюда же, в ночное на огонек, наезжали и ребята из Сосновки. Здесь они подружились. Потом призывались, служили вместе. После армии с подругами приходили по орехи…

Мы перешли старенький мостик с проломанными перилами и направились в село к давним знакомым отца – тоже Маминым.

Дома были только хозяйка и дочь. А сам хозяин, на которого так надеялся отец, погиб. Хозяйка тетя Фрося помнила отца. Удивлялась, глядя на меня:

– Надо же, пятнадцать лет прошло!.. – Охала, ахала: – Время-то летит – не догнать! Вот я порой смотрю на Шурочку и будто забываю свои годы. Летят!..

Отец только головой качал:

– Да! Прошлое за хвост не ухватишь. Время – танк. Прет, давит на настоящее, о будущем и думать некогда…

Она заменила керосиновую лампу – большей, с пузатым стеклом. Собрала на стол: курицу вареную, сало, квашеную капусту, огурцы, моченые яблоки и еще что-то. Да, картошку!.. Поставила на стол и самогон.

Мне так захотелось сала или курятинки! Курятина тогда не такая была. Это сейчас в магазинах куры неделями на прилавках лежат. А тогда!.. Это тебе – не мороженая, выхолощенная льдом птица. У той, домашней, и аромат, и вкус, и даже цвет другой был.

Но Фрося предложила дочке Шуре проводить меня в клуб на сельские посиделки, познакомить с местными ребятами, девчатами.

Пошли. Мне было досадно: «Зачем мне посиделки ихние?..»

Я спросил Шуру:

– Зачем твоя мать предложила нам посиделки? Что в них?

Шура усмехнулась:

– А ты не понимаешь?.. Маленький?..

Когда

вернулись, отец был недоволен. Он был уже одет и, оказывается, давно ждал. Я, не раздеваясь, готов был идти. Отец сунул мне в карман подаренную бутылку с конопляным маслом.

Тетя Фрося предложила перекусить. Я с удовольствием поел и курятинки, и сала. Хозяйка смотрела на меня и почему-то плакала…

Когда мы вышли, я спросил у отца:

– Пап! А чего она плакала?

– Кто знает? – отец в ответ только покряхтел. Мельком взглянув на меня, спросил: – Ты сыт?.. Ну и ладно.

У мельницы десяток саней. Шум, гам, как на базаре. Таскают мешки с зерном на помол, мешки с мукой грузят на сани, дровни, салазки. Люди спорят, кто за кем, очередь занимают.

В пристройке мельничной полно народу. Дядю Казимира я сразу признал – мельник. На круглом лице выделялся огромный лиловатый бугристый нос картошкой. Торчащие из ноздрей волосы, борода, брови и вся одежда на нем были в муке, наверное, с прошлого года. В помещении шумели, поскрипывали какие-то деревянные колеса, ремни, и шипел высыпающийся из желоба помол. Пахло мукой, хотя ее вроде и не было видно. Мельник иногда откашливался, выплевывая сгустки теста.

Узнав отца, он по-мужски сдержанно, но искренне обрадовался:

– Ну! Татар баласы (ребенок, рожденный племенем татар), какие крутые пути тебя сюда закинули? Уж не орешник ли не по погоде притянул?

– Не поверишь, через орешник шел, сыну все рассказывал. Помнишь, когда я в Москву с семьей уезжал, мы в Пачелме с тобой на станции в последний раз встретились? Тогда ему месяц был…

Долгий разговор давно не видевшихся «годков» шел между делами. К мельнику то и дело подходили с вопросами, он выдавал муку. Отходил, приходил. Разговор затянулся…

Наконец выслушав отца, дядя Казимир предложил:

– Обменом займемся завтра! А сейчас отсыплю тебе муки пудик, и сын пусть едет домой. Скоро в Микиткино через Никольское поедет женщина, она муку грузит, – вот и довезет паренька. Дочь Беглова Исая. Помнишь сельсовет?..

Мы обрадовались. Но оказалось, женщина остается ночевать у родственников, поедет только завтра. Вот отец и решился: отсыпал муки с полпуда, наладил вещмешок, как рюкзак:

– Ты уж не маленький, сынок, дома голодные. А здесь ребята с десяти лет в лес за дровами одни ездят. Может, дойдешь?

– Да что ты как маленького уговариваешь, пап? Конечно, дойду! Дорога одна, прямая. Даже интересно.

– Вот!.. Не тяжело? Ну, поспеши. Лучше до темна пройти овраг, а там – на горку и под гору километра два всего… – Он сунул мне в карман бутылку с конопляным маслом. – Поспеши, сынок. Путь добрый…

Я пошел. Через полчаса начало заметно темнеть. Я прибавил ходу. Но темнело быстрее. Тучи снежные набегают, подумал я. Когда подошел к оврагу, мостик был уже еле различим. С одной стороны угадывалось пять-шесть столбиков, с другой стороны – два. А по центру моста, вроде, собака сидит. Я подошел метров на двадцать. Сидит!.. Подал команду: «Ко мне»! Молчит – без реакции… «Что если это волк!» – мелькнуло в голове. Попробовал пугнуть: залаял на него!.. Опять никакой реакции. Я сделал шаг на него – он шагнул от меня. Я остановился, встал и он… Я направо – и он направо! Я налево – налево и он… Я назад – а он на меня!.. Что делать?! Отступать нельзя. Стою… Представил лицо матери: в окно смотрит, меня ждет; сестры плачут. Братьев уже нет, погибли. И отец на мельнице один – без меня…