Память сердца
Шрифт:
Подхожу к школе – никого нет. Дворник подметает двор, в основном окурки. Я к нему:
– Дядь Семен, а где все? Я что, опоздал?
Он посмотрел на меня удивленно и после паузы спросил:
– Ты о ком спрашиваешь?
Я показываю ему повестку:
– Вот повестка: к 10 часам, с вещами.
Он почему-то долго читал повестку и, не глядя на меня, указал на ворота:
– Уехали на грузовой на Киевский вокзал. Только что!
Я побежал к воротам, оглянулся: дядь Семен стоит растерянный. Почему-то я запомнил его на всю жизнь: стоит с метлой в левой руке, а правой, сняв фуражку, чешет макушку… Дядь Семен погиб
Я приехал на Киевский вокзал, не помню как, может быть, на метро. Нет, кажется, на трамвае. По нашей улице, помимо 51-го трамвая, «букашка» – «Б» ходил. Народу на вокзале, как на демонстрации. Все строятся в небольшие колонны, проходя на платформы мимо провожающих. Их почему-то очень много. Некоторые женщины плачут. Я, не обращая внимания ни на что, иду, тороплюсь и читаю плакаты то ли с надписями номеров школ, то ли заводов, – не пойму. Вот прочитал: район Москворецкий, он на демонстрации был всегда рядом с нашим, Кировским. Вон колонна ушла на платформу, я за ней… Смотрю – знакомые ребята из девятого, десятого классов, с ними и пожилые мужики с вещмешками. Женщины провожают… Воронцов Володя меня увидел, удивился:
– Ты что здесь?
Около него другие из девятого: Морозов Виктор, Мухин Валя, родственник нашего Мухина Коли, другие ребята – все наши. И все чуть не хором:
– Ты зачем здесь? Что ты-то здесь делаешь?!
Я им объясняю:
– Я опоздал, вы уже уехали! Но я вас догнал. Я тоже с вами.
Они как один:
– Ты офонарел?
– Иди домой, мы не в пионерский лагерь!..
– Копать окопы!..
– Едем не в Подмосковье, а куда-то под Смоленск!.. Иди, иди домой!
Я не мог понять и думаю: «Почему?! Я не могу, что ли, копать?»
Подходит мужик в полувоенной форме с красной повязкой на рукаве:
– Что здесь происходит?
Ребята к нему дружно:
– Вот по ошибке мальчишка из седьмого класса собрался ехать! Дома никому ничего не сказал…
– Бежит на фронт! – солидно вставил Вдовин из десятого.
У него были все значки: БГТО, ГТО, БГСО, ГСО, «Ворошиловский стрелок» всех трех степеней… Я с ним почти дружил.
Полувоенный мужик повернулся ко мне:
– Э-э, дорогой товарищч, марш домой!.. Тут под ногами не положено. Иди, иди! – И пошел дальше кричать: – Сейчас посадка начнется! Не расходиться. Курить бросай!
Я почему-то вспомнил окурки на школьном дворе, дядя Семен подметал…
Ребята обступили меня:
– Уезжай, пока не поздно!..
– Ну почему я не могу быть с вами?! – глаза от обиды стали набухать слезами…
Мухин, уже раздражаясь:
– Потому что мы сами не знаем, куда едем! – нагнувшись, полушепотом добавил: – И не исключено, убежим, не доехав!..
Морозов Стасик предположил:
– Ты видишь, какая тут неразбериха. Нам, может, придется несколько дней пешком идти!..
– Насчет питания никто ничего не знает. Мы уже голодные! А когда?.. Что?.. Никто ничего не знает! Им главное – отправить нас отсюда!
Вдовин рассуждал вслух:
– По-моему, те, кто нас собрал, сами чего-то не знают. Или ждут… Или что по дороге им скажут, – дело военное! Война. Тут и дисциплина, и «не болтай» – и вообще надо ждать! А ты Мамин – мамкин сынок! Ты, Володь, не обижайся!.. Иди домой. Это самое верное. Придет время, и ты поедешь куда надо. К тому
Делать нечего. Я, расстроенный, пожал всем руки. Вдовин меня обнял по-братски. А Стасик поцеловал:
– Ну, вратарь! За всех ребят команды школы 625.
У нас была дружная футбольная команда, знаменитая среди школ в районе.
Объявили:
– Стройся!..
Все зашевелились… Я пошел домой.
Во дворе соседка тетя Настя стирает белье. Увидев меня, всплеснула руками:
– Где ты был? Мать тебя искала! Голову потеряла, в школу бегала! Там ей сказали: вас всех увезли на какой-то вокзал. Кажется, Украинский. Мать поехала туда… Боже мой, что творится! Ну где ты был? Куда вас возили? Думали, не на фронт ли уж повезли?! Не дай, Господи!..
Я собрался было ехать за матерью, тетя Настя отсоветовала:
– Володь, никуда не езди, опять разойдетесь! Вот помоги мне лучше корыто опрокинуть подальше! Чтобы лужи здесь не было!.. А мать давно уехала, должна вот-вот вернуться. Обрадуется. Ну, беда с вами!.. То одно, то другое! У Кузьмы Витьку опять в милицию забрали. Мать плачет!.. Но ты-то куда?! Тебя-то куда черт понес, Володь, милый!.. Ба-а! Вон, гляди-ка, кто идет?
Я повернулся:
– Мама!
С опухшим от слез лицом, но улыбается. Оказалось, она была на вокзале, когда я прощался с ребятами. Они смотрели мне вслед и, узнав ее, успели подбежать, успокоить и отправить домой. Уже на ходу поезда они запрыгивали в вагон…
Видимо, судьбе было угодно, чтобы моя мама проводила ребят вместо отсутствующих матерей и напутствовала их добрым материнским словом. Она читала мусульманскую молитву во здравие и о благополучном возвращении всех ребят, пока эшелон не скрылся за поворотом…
Муравей заблудший. Эвакуация
Семьи эвакуировались, и ребят во дворе осталось мало.
Настал день, когда собралась в эвакуацию и наша семья. Кстати, таскать вещи нам было очень удобно: до войны наш двор от платформ Павелецкого вокзала отделял только высокий деревянный забор. От зажигательных бомб он сгорел, и двор наш одной стороной стал платформой. Так вот: ребята, человек десять с нашего двора, помогали нам, подтаскивая наше имущество прямо к вагону. А вещей получилось много, семья большая: отец, мать, нас пятеро, мой племянник из Крыма. Братьев уже призвали. Только все перетаскали, объявили воздушную тревогу. Из репродуктора донеслось: «Эшелон Москва – Куйбышев отправляется раньше срока, всем занять свои места!»
И состав тронулся. Мы на ходу побросали в вагон последние вещи, подсадили младших… Ребята продолжали меня уговаривать: «Останься, не уезжай! Мы одни остаемся!..»
И я не сел!.. Отец на ходу высунулся из теплушки, что-то крикнул. Но из-за выстрелов зениток и сирены я ничего не слышал. Сестра выбросила мой чемоданчик, в котором были два моих пионерских галстука, простой и шелковый, и синий пионерский костюм с брюками, из которых я вырос.
Итак, я остался в Москве один, без семьи. «Поезд ушел». Мы с ребятами вернулись во двор и продолжили свои игры «в войну». Но было что-то не так, какой-то непонятный осадок остался, по-моему, у всех. И игра не клеилась, и настроение упало… Кого-то позвали обедать, кто-то пошел пить. Я остался во дворе один. Дома делать было нечего. Хотелось есть.