Память, Скорбь и Тёрн
Шрифт:
Сквозь нависающий дым королевский советник, прищурившись, смотрел, как рабочие сбрасывают в горн свою тяжелую ношу и отскакивают в стороны, будто ошпаренные лягушки, когда языки пламени взвиваются слишком близко от них. Так или иначе, подумал Прейратс, Инч разделывается со всеми, кто хоть сколько-нибудь умнее или красивее его.
На самом деле, рассуждал он, усмехаясь собственной жестокой шутке, если дело обстоит именно так, то просто чудо, что остается еще кто-то, кто может поддерживать огонь и отправлять расплавленный металл в гигантские тигли.
Лязг молотов прекратился, и в этот миг
Его размышления о пленительных вещах, которые может извергнуть тысячелетний слой ила, прервала широкая рука с черными ногтями, опустившаяся на его рукав. Прейратс резко повернулся и отбросил ее.
— Как ты смеешь прикасаться ко мне! — прошипел священник, сузив темные глаза. Он оскалил зубы, как будто собирался вырвать горло огромной фигуре, склонившейся над ним.
Инч смотрел исподлобья некоторое время, прежде чем ответить. Его лицо было лоскутным одеялом кое-где пробивающейся бороды и багровых рубцов.
— Вы говорить хотите?
— Никогда больше не прикасайся ко мне. — Голос Прейратса стал спокойнее, но все еще вздрагивал от смертоносного напряжения. — Никогда!
Инч нахмурился, сморщив и без того рябое лицо. Правая глазница зияла жуткой пустотой.
— Что от меня надо?
Алхимик помолчал немного и набрал воздуху в легкие, пытаясь смирить ярость, охватившую его. Прейратс сам был удивлен своей свирепой реакцией — глупо было тратить гнев на грубого литейщика. Когда предназначение Инча будет выполнено, его следует зарезать, как бессмысленную скотину, каковой он, в сущности, и является. А пока он прекрасно подходит для планов короля и, что гораздо более важно, для его собственных планов.
— Король хочет, чтобы крепостную стену укрепили по-новому — новые скобы, новые стропила и самые тяжелые брусья, которые мы можем найти в Кинслаге.
Инч опустил голову, думая. Его усилия были почти ощутимыми.
— Когда? — спросил он наконец.
— К Сретенью. Иначе неделей позже ты и твои подземные люди будете подвешены над Нирулагскими воротами. — Прейратс сдержал смешок, представив голову Инча, насаженную на пику, — даже вороны не станут драться из-за такой добычи. — Я не желаю слушать возражений. У тебя еще треть года. И раз уж мы заговорили о Нирулагских воротах — есть еще кое-что, что ты тоже должен сделать. Несколько очень важных вещей. Это усовершенствования для защиты ворот. — Он вытащил из складок одежды свиток. Инч взял его и поднял, чтобы получше разглядеть в слабом красноватом свете. — Это тоже должно быть закончено к Сретенью.
— А где королевская печать? — Глаз Инча хитро блеснул.
Рука Прейратса взлетела в воздух. На кончиках пальцев появились пучки желтого света. Через мгновение свет погас, и Прейратс позволил руке упасть
— Если ты еще раз задашь мне вопрос, — проскрежетал алхимик, — я превращу тебя в пылинки пепла.
Лицо литейщика оставалось спокойным.
— Тогда некому будет закончить ворота и стену. Никто не сумеет заставить их работать так быстро, как доктор Инч.
— Доктор Инч. — Прейратс скривил тонкие губы. — Узирис, помоги мне, я устал разговаривать с тобой. Сделай работу так, как хочет этого король Элиас. Тебе повезло больше, чем ты думаешь, дубина. Ты увидишь начало великой эпохи, золотой эпохи. — Разве что начало, но уж никак не больше, пообещал себе священник. — Я вернусь через два дня. Тогда ты скажешь, сколько человек тебе еще потребуется и все прочее.
Когда он зашагал прочь, ему показалось, что Инч сказал что-то ему вслед, но, обернувшись, увидел, что Инч уже рассматривает громаду водяного колеса, медленно двигающегося в бесконечном кружении… Молоты грохотали, но священник долго еще слышал тяжелый скорбный скрип вращающегося колеса.
Герцог Изгримнур облокотился о подоконник и, поглаживая все еще отрастающую бородку, смотрел вниз, на маслянистый проток Кванитупула. Буря миновала, и снег, такой необычный в этих широтах, растаял. Болотный воздух, все еще прохладный после заморозков, снова стал влажно-липким. Изгримнур чувствовал яростную потребность двигаться, делать хоть что-нибудь.
В ловушке, думал он, намертво пришпилен, как если бы меня пригвоздили к дереву стрелой из лука. В точности как в этой проклятой битве у озера Клоду.
Конечно, здесь не было ни лучников, ни неприятеля. Кванитупул, освободившийся от ледяной хватки Севера, вернулся к своему обычному состоянию и обращал на Изгримнура не больше внимания, чем на всех остальных, населяющих его ветхое тело, словно полчища голодных блох. Нет, эти обстоятельства заманили в ловушку герцога Элвритсхолла, и именно они были сейчас непреклонней любых врагов, какими бы смелыми и хорошо вооруженными те ни были.
Изгримнур со вздохом поднялся и повернулся посмотреть на Камариса. Старый рыцарь сидел, прислонившись к дальней стене, завязывая и снова развязывая кусок веревки. Некогда величайший рыцарь Светлого Арда поднял глаза на герцога и улыбнулся простодушной улыбкой ребенка-идиота. Несмотря на преклонный возраст, у него были прекрасные здоровые зубы, а сила его рук была такова, что многие из нынешних молодых задир могли бы позавидовать ему. Но недели постоянных усилий Изгримнура так и не смогли изменить этой улыбки, сводящей герцога с ума. Заколдован Камарис, ранен в голову или просто выжил из ума — результат был один: Изгримнур не смог вызвать у него даже проблеска воспоминаний. Старик не узнавал его, не помнил прошлого, не помнил даже своего настоящего имени. Если бы герцог не знал когда-то Камариса так хорошо, он даже мог бы засомневаться в своей памяти, но он видел лучшего рыцаря короля Джона во все времена года, при любом освещении и в разных обстоятельствах. Камарис мог не помнить себя, но Изгримнур не ошибался.
И что теперь с ним делать? Безумен он или нет, Камарис явно нуждается в помощи. В первую очередь неплохо было бы доставить его к тем, кто чтит и уважает память лучшего друга Престера Джона. Даже если мир, который помогал строить Камарис, сегодня рушился, даже если король Элиас положил конец всем надеждам друга и сеньора Камариса короля Джона — все равно старик заслуживал того, чтобы провести свои последние дни там, где его любят и помнят, а не в этой гнилой трясине. Кроме того, если остался в живых хоть кто-нибудь из окружения принца Джошуа, им тоже приятно будет узнать, что и Камарис жив. Старый рыцарь стал бы для них символом надежды, и Изгримнур, который, несмотря на все свои отговорки, кое-что смыслил в политике, прекрасно это понимал.