Память, Скорбь и Тёрн
Шрифт:
«…Если он и был отмечен Богом, это более всего сказывалось в умении найти подходящий момент для штурма и отступления, в искусстве определить единственное место, в котором необходимо оказаться в нужное время, и вследствие этого преуспеть».
— Я читал эту часть, — сказал Саймон.
— Тогда ты наверняка отмечал ее значительность для наших усилий.
«Джон Пресвитер знал, что в войне и в дипломатии, так же как в любви и коммерции — занятия хотя и различные, но чем-то схожие, — награда достается не сильнейшему и
Саймон нахмурился, глядя на довольное лицо Бинабика:
— Ну, так что?
— А, — тролль был невозмутим, — слушай дальше. «Поэтому в битве, сокрушившей Наббанайскую империю, Джон провел свое войско через Онестрийский проход и бросил его прямо на копья легионов Адривиса, хотя все были уверены, что только глупец может поступить подобным образом. Однако этот поступок оказался тем безумием и безрассудством, которое предоставило войску Джона огромное преимущество внезапности и заставило ошеломленную армию Наббана принять его за божественный промысел».
Саймон с беспокойством прислушивался к нотке триумфа, звучавшей в голосе Бинабика. Похоже было, что тролль считает суть дела совершенно ясной. Саймон снова нахмурился, размышляя:
— Ты хочешь сказать, что нам надо поступать, как король Джон? Мы тоже должны застать Элиаса врасплох? — Эта идея была совершенно ошеломляющей. — Ты думаешь, мы сможем атаковать его?
Бинабик кивнул, обнажив в улыбке желтые зубы:
— Умница, Саймон. Почему нет? Мы все время ответствовали на удары, но никогда не имели храбрости наносить их. Может быть, немного изменения этой традиции приносило бы нам пользу.
— Да, но остается еще Король Бурь! — Сам напуганный этой мыслью, Саймон невольно оглянулся на затянутый тучами горизонт. Ему даже не хотелось называть это имя в диком месте под низким небом. — И, кроме того, Бинабик, нас ведь всего несколько сотен, а у короля Элиаса тысячи солдат, это же каждый знает.
Тролль пожал плечами:
— Разве я говариваю, что мы имеем должность сражаться сразу со всей его армией? Кроме того, наше народонаселение все время растет. Каждый день люди приходят, чтобы поселяться… как это называл Джошуа?.. А! В Новом Гадринсетте.
Саймон покачал головой и швырнул в заросли вереска еще один сглаженный дождями и ветром камень.
— Я думаю, что это глупо. То есть не глупо, а слишком опасно.
Бинабик не был обескуражен. Он свистнул Кантаку, и она тут же примчалась рысью, легко перемахивая через огромные валуны.
— Может быть, в твоих словах есть правильность. А пока что мы пойдем немного прогуляться.
Принц Джошуа смотрел на меч, лицо его было озабоченным и усталым. Хорошее настроение, которым он порадовал всех на торжествах в честь Саймона, совершенно исчезло.
Дело, наверное, не в том, что принц действительно стал счастливее в последнее время, думал Деорнот, просто он понял, что его вечные сомнения в своих силах заставляют окружающих чувствовать себя неловко. В такие времена люди предпочитают
Он похож на мою мать, понял Деорнот. Странно думать так о принце, но, как и она, он чувствует, что должен взять на себя все заботы и страхи, потому что никому другому не снести этой ноши.
И так, как это было с матерью Деорнота, Джошуа, казалось, стареет быстрее, чем окружающие. Всегда стройный, Джошуа совсем исхудал за время бегства из Наглимунда. Он немного поправился с тех пор, но сохранилась какая-то слабость, которая не исчезла. Деорноту принц казался немного не от мира сего, как человек, только что поднявшийся после тяжелой болезни. В его волосах появились седые пряди, а в глазах, таких же острых и проницательных, как прежде, был теперь заметен легкий лихорадочный блеск.
Ему нужен покой. Ему нужен отдых. Я хотел бы встать у его постели и никого не подпускать к нему, пока он не проспит по крайней мере год.
— Боже, дай ему сил, — пробормотал он.
Джошуа повернулся к нему:
— Прости, я задумался. Что ты сказал?
Деорнот покачал головой, не желая ни лгать, ни делиться своими мыслями. Оба снова обратились к мечу.
Принц и рыцарь стояли перед массивным каменным столом в одном из залов здания, которое Джулой называла Домом Расставания. Не осталось никаких следов ночного пиршества, и длинное черное тело меча лежало на столе.
— Подумать только, сколько народу погибло от этого меча, — наконец проговорил Деорнот. Он протянул руку и дотронулся до обмотанной шнуром рукояти. Тёрн был таким же холодным и безжизненным, как и камень, на котором он лежал.
— И совсем недавно множество других погибло, чтобы мы могли завладеть им.
— Но раз уж он так дорого нам обошелся, мы не можем позволить, чтобы он бессмысленно валялся здесь, в открытом зале, куда любой может зайти. — Деорнот покачал головой. — Может быть, в нем — самая большая наша надежда, ваше высочество, наша единственная надежда. Разве не лучше будет спрятать его в укромное место или поставить охрану?
Джошуа улыбнулся:
— Зачем, Деорнот? Любое сокровище можно украсть, любой замок открыть, любой тайник отыскать. Пусть он лучше лежит здесь, где все могут видеть его и чувствовать, какая надежда заключена в нем. — Он прищурился, глядя вниз, на черное лезвие. — Не могу сказать, что испытываю надежду, глядя на него. Полагаю, ты не будешь считать меня менее царственным, если я скажу, что меня пробирает какая-то дрожь в его присутствии. — Он медленно провел рукой вдоль всего лезвия. — В любом случае, судя по тому, что рассказывали Бинабик и юный Саймон, никто не может унести этот меч туда, куда он сам не пожелает. Кроме того, если он лежит на виду у всех, словно топор Тестейна в сердцевине легендарной березы, остается надежда, что однажды кто-нибудь выйдет вперед и объяснит нам, зачем он нужен.