Память, Скорбь и Тёрн
Шрифт:
Несмотря на всю первоначальную холодность, Воршеву неудержимо притягивало что-то в чуждой природе Адиту — может быть, тот простой факт, что Адиту была в этом месте чужой, единственной представительницей своего рода, — так же, как все эти годы было с самой Воршевой в Наглимунде. Во всяком случае, в чем бы ни заключалась особая привлекательность Адиту, жена Джошуа оказала ей радушный прием и даже сама искала встреч с ней. Ситхи, казалось, тоже с удовольствием общалась с Воршевой; и когда она не проводила время с Саймоном или Джулой, ее часто можно было увидеть прогуливавшейся между палатками вместе с женой принца,
Что касается Адиту, то она казалась странно очарованной ребенком, которого носила Воршева. У зидайя рождается мало детей, особенно теперь, объяснила она. Последний раз это случилось более века назад, и теперь тот ребенок был таким же взрослым, как самый старший из Детей Рассвета. Кроме того, Адиту очень интересовалась Лилит, хотя девочка была с ней не более разговорчивой и открытой, чем со всеми остальными. Однако она позволяла ситхи ходить с ней на прогулки и даже иногда носить на руках, что воспрещалось почти всем.
Если Адиту была заинтересована некоторыми смертными, то жители Нового Гадринсетта, в свою очередь, были одновременно восхищены и испуганы ею. Рассказ Улки — и без того достаточно невероятный — постепенно трансформировался до такой степени, что появление Адиту описывалось как вспышка яркого пламени и клубы дыма; после чего, как говорили люди, ситхи, рассерженная флиртом смертной с ее нареченным, пригрозила превратить несчастную девушку в камень. Улка довольно быстро стала самой значительной персоной на Сесуадре, а Адиту — предметом сплетен и суеверного перешептывания.
К досаде Саймона, его тоже обсуждали на каждом углу. Джеремия, часто слонявшийся по рынку у Дома Расставания, радостно пересказывал последние новости: дракон, у которого Саймон похитил меч, рано или поздно вернется, и тогда юному рыцарю придется сражаться с ним; Саймон отчасти ситхи, а Адиту послали, чтобы она забрала его во дворец справедливых; и так далее и тому подобное. Сам Саймон, выслушивая эти фантазии, материалом для которых, казалось, мог послужить только холодный воздух Сесуадры, только беспомощно поеживался. Он ничего не мог сделать — любая попытка что-либо опровергнуть лишь убеждала жителей Нового Гадринсетта, что он хитрый обманщик. Иногда выдумки развлекали его, но все равно он чувствовал себя объектом слишком пристального внимания и старался проводить время с людьми, которые хорошо знали его и которым он полностью доверял. Его осторожность и скрытность только подливали масла в огонь.
Если это слава, решил Саймон, он предпочел бы кончить свои дни никому не известным судомоем. Иногда, проходя по Новому Гадринсетту и видя, как люди машут ему или возбужденно перешептываются, он чувствовал себя обнаженным, но единственное, что он мог сделать, — это улыбнуться и расправить плечи. Судомои могут спрятаться или убежать; для рыцарей это недоступно.
— Он
— А-а. — Принц повернулся к Саймону. — Это, должно быть, тот самый таинственный посланник с новостями из Наббана. И действительно, прошло две недели — почти день в день. Останься и послушай. Приведи его, — обратился он к Слудигу.
Риммер вышел, а через мгновение вернулся с высоким худым человеком со впалыми щеками, бледным лицом и — как подумал Саймон — немного угрюмого вида. Слудиг отступил к стене палатки и остался стоять, положив одну руку на рукоять топора, а другой подергивая светлую бороду. Посланник медленно опустился на одно колено:
— Принц Джошуа, мой господин шлет вам приветствие и просит передать это. — Он сунул руку в плащ, и Слудиг шагнул вперед, хотя наббанаец был в нескольких шагах от принца, но человек достал только свиток пергамента, перевязанный лентой и запечатанный синим воском. Джошуа посмотрел на него, потом кивнул Саймону, чтобы юноша принес ему свиток.
— Крылатый дельфин, — сказал Джошуа, глядя на эмблему, отпечатанную на воске. — Итак, твой господин — граф Страве Пирруинский.
Выражение лица посланника больше всего напоминало довольную ухмылку.
— Это так, принц Джошуа.
Принц сломал печать и развернул пергамент. Несколько долгих мгновений он разглядывал его, потом снова свернул в трубочку и уселся на ручку кресла.
— Я не стану спешить с чтением. Как тебя зовут?
Посланник кивнул с величайшим удовлетворением, как будто давно ждал этого важного вопроса.
— Это… Ленти.
— Очень хорошо, Ленти. Слудиг проводит тебя и проследит, чтобы ты получил еду и питье. Кроме того, он найдет для тебя постель — потому что мне понадобится некоторое время, прежде чем я смогу написать ответ, может быть, несколько дней.
Посланник оглядел палатку принца, словно пытался определить степень удобств, которые может предоставить ему Новый Гадринсетт.
— Да, принц Джошуа.
Слудиг подошел к дверям и, резко мотнув головой, дал Ленти знак следовать за ним.
— Не очень-то мне понравился этот посланник, — сказал Саймон, когда они вышли.
Джошуа уже изучал пергамент.
— Дурак, — согласился он. — Даже в таком простом деле, как это, хочет прыгнуть выше головы. Но не суди о графе Страве по его подданным — господин Пирруина умен, как рыночный карманник. Но если он даже не мог найти более впечатляющего слугу, чтобы передать мне свое предложение, как же он собирается выполнить обещание?
— Какое обещание? — спросил Саймон.
Скатанный в трубочку пергамент скользнул в рукав Джошуа.
— Граф Страве утверждает, что может сдать мне Наббан. — Принц встал. — Старик, конечно, лжет, но это дает интересную пищу для размышлений.
— Я не понимаю, Джошуа.
Принц улыбнулся:
— И радуйся этому. Дни твоей невинности относительно людей, подобных графу, быстро пролетят. — Он похлопал Саймона по плечу. — Сейчас, мой юный рыцарь, я не хотел бы говорить об этом. Подходящее время и место будет на рэнде.
— Вы собираетесь созвать совет?
Джошуа кивнул:
— Время пришло. Сначала мы закажем музыку, а потом посмотрим, удастся ли нам заставить моего брата и его союзников плясать под нее.