Память, Скорбь и Тёрн

Уильямс Тэд

Она более затейливо расставляла камешки на лежащей перед ней доске.

— Утук’ку и ее клан считали, что смертным следует уйти за океан, а воспротивившиеся этому должны быть убиты — так, как некоторые смертные фермеры давят насекомых, которых они находят на своих полях. Но поскольку эти два великих клана и множество меньших, союзничавших либо с тем, либо с другим, разделились на примерно равные части, даже Утук’ку, Глава Дома Танцев Года, не могла навязывать остальным свое мнение. Видишь, Сеоман, у нас никогда не было «королей» и «королев», как у вас, смертных.

Во

всяком случае, Утук’ку и ее муж были в ярости, что их сын женился на женщине, как они считали, из клана предателей. Когда Ненайсу была убита, Друкхи сошел с ума и поклялся, что убьет любого смертного, который попадется ему на пути. Люди клана Ненайсу пытались удержать его, хотя они были опечалены и испуганы не меньше, чем он. Рожденные в Саду не смогли прийти к соглашению. Но, достаточно напуганные тем, что может произойти, если Друкхи останется на свободе, они решили подвергнуть его заточению — нечто никогда до тех пор не случавшееся по эту сторону океана. — Она вздохнула. — Это было слишком для него и для его безумия — быть пленником у своего собственного народа, в то время как те, кого он считал убийцами своей жены, оставались свободными. Друкхи заставил себя умереть.

Саймон был очарован. Ему страшно понравилась эта прекрасная сказка, хотя он и видел по выражению лица Адиту, что для ситхи все это было очень серьезно.

— Ты хочешь сказать, что он убил себя?

— Не так, как ты думаешь, Сеоман. Нет, скорее Друкхи просто… перестал жить. Когда его нашли мертвым в пещере Си-инджиян’ре, Утук’ку и Экименису собрали свой клан и ушли на север, поклявшись не иметь больше ничего общего с кланом Дженджияны.

— Но сперва все пошли на Сесуадру, — сказал он, — в Дом Расставаний. И там они заключили договор, что я видел во время бдения в Обсерватории.

Она кивнула:

— Судя по тому, что ты рассказал, я думаю, ты действительно видел истинное видение прошлого.

— И поэтому Утук’ку и норны так ненавидят смертных?

— Да. Но, кроме того, они воевали с первыми смертными Эрнистира задолго до того, как Эрн дал этой земле название. В этом сражении Экименису и многие другие хикедайя потеряли жизнь. Так что норны могли лелеять и другие обиды.

Саймон откинулся назад, обхватив руками колени.

— Я не знал. Моргенс, Бинабик или кто-то еще говорил мне, что битва при Ноке была первой, в которой смертные убивали ситхи.

— Ситхи — да, зидайя. Но люди Утук’ку несколько раз вступали в сражение со смертными, прежде чем из западных морей пришли мореходы и переменили все. — Она опустила голову. — Так что ты видишь, — закончила Адиту, — почему мы, Дети Рассвета, так осторожны и не любим говорить, что кто-то выше других. Эти слова для нас обозначают трагедию.

Он кивнул:

— Думаю, понимаю. Но у нас пока по-другому, Адиту. Существуют правила, кто на ком может жениться… и наши принцессы не выходят замуж за безземельных рыцарей, особенно за таких, которые в недавнем прошлом были поварятами.

— Ты видел эти правила? Они содержатся в одном из ваших священных текстов?

Он поморщился:

— Ты же знаешь,

что я имею в виду. Послушала бы ты Камариса, если хочешь понять, как у нас все устроено. Он знает все — кому надо кланяться, в какой день какой цвет нужно носить… — Саймон грустно засмеялся. — Если бы я спросил его, может ли кто-нибудь вроде меня жениться на принцессе, я думаю, он отрубил бы мне голову. Но ласково. И без всякого удовольствия.

— Ах да, Камарис. — Казалось, Адиту собирается сказать что-то значительное. — Он… странный человек. Он многое повидал, как я думаю.

Саймон внимательно посмотрел на нее, но не смог разглядеть никакого особого значения за ее словами.

— Повидал. И мне кажется, что всему этому он собирается научить меня еще до того, как мы придем в Наббан. Но это не повод для жалоб. — Он встал. — Собственно говоря, скоро стемнеет, так что мне надо пойти повидаться с ним. Он хотел показать мне, как правильно пользоваться щитом… — Саймон помолчал. — Спасибо, что поговорила со мной, Адиту.

Она кивнула:

— Не думаю, что сказала тебе что-нибудь полезное, но надеюсь, ты не будешь так грустить, Сеоман.

Он пожал плечами, подбирая с полу свой плащ.

— Подожди, — сказала она, поднимаясь. — Я пойду с тобой.

— Повидать Камариса?

— Нет, у меня другое дело. Но мы можем идти вместе, пока наши дороги не разойдутся.

Она вышла из палатки вслед за ним. В отсутствие прикосновений хрустальный шар померцал, затуманился и стал темным.

— Ну, — сказала герцогиня Гутрун. В ее нетерпеливом тоне Мириамель ясно слышала тревогу.

Джулой встала. Она сжала на мгновение руку Воршевы, потом положила ее на одеяло.

— Ничего страшного, — сказала колдунья. — Немного крови, вот и все. Она уже остановилась. У вас было много собственных детей, Гутрун, и еще больше внуков. Вам следовало бы знать, что тут не о чем так волноваться.

Герцогиня вызывающе выставила подбородок:

— Да, я родила и вырастила много собственных детей, чего не могут о себе сказать некоторые. — Джулой не повела и бровью в ответ на этот выпад, и Гутрун продолжала с несколько меньшим жаром. — Но я никогда не вынашивала детей, сидя верхом на лошади, а ее муж требует от бедной девочки именно этого! — Она посмотрела на Мириамель в поисках поддержки, но принцесса только пожала плечами. Теперь в спорах уже не было смысла — поздно что-то менять. Принц решил идти в Наббан.

— Я могу ехать в фургоне, — сказала Воршева. — Во имя Степного Громовержца, Гутрун, женщины моего клана иногда не вылезают из седла до последнего месяца.

— Значит, женщины твоего клана просто дуры, — сухо сказала Джулой. — В отличие от тебя, надеюсь. Да, ты можешь ехать в фургоне. В открытой степи это тебе не слишком повредит. — Она повернулась к Гутрун. — Что до Джошуа, то вы прекрасно знаете — он делает то, что считает необходимым. Я согласна с ним. Это прозвучит грубо, но принц не может остановить войну по всему Светлому Арду на сто дней, чтобы его жена выносила своего ребенка в мире и спокойствии.