Пан Володыевский
Шрифт:
— Виват пан Володыевский!
— Да здравствует наш защитник, знаменитый рыцарь!
— Виват Володыевский, виват!
Бася слушала, и сердце ее было полно радости, ибо для любящей жены нет высшей радости, как слава мужа, особенно когда славу эту возвещает целая толпа в большом городе. «Здесь так много рыцарей, — думала Бася, — и никому из них не кричат, а только моему Михалу». И ей самой захотелось крикнуть вместе с другими: «Виват Володыевский!» Но пан Заглоба убеждал ее держать себя, как подобает знатной особе, и кланяться на обе стороны, как это делают королевы, въезжая в столицу. И сам он тоже кланялся, то снимая шапку, то делая знак рукой; когда его знакомые и в его
— Мосци-панове! Кто устоял под Збаражем, тот устоит и в Каменце!
Согласно распоряжению Володыевского, отряд подъехал к вновь отстроенному женскому Доминиканскому монастырю. У маленького рыцаря в Каменце был собственный домик, но так как монастырь находился в укромном уголке, куда ядра не могли попадать, то он и предпочел поместить туда свою Басю, тем более что, считаясь благодетелем этого монастыря, он мог рассчитывать на хороший прием. И действительно, игуменья, мать Виктория, дочь Стефана Потоцкого, воеводы брацлавского, приняла Басю с распростертыми объятиями. Из этих объятий она перешла в еще более милые ей объятия — тетушки Маковецкой, с которой не видалась уже много лет. Обе они плакали, плакал с ними и пан стольник летичевский; Бася всегда была его любимицей. Едва обсохли слезы радостного волнения, как в комнату вбежала Кшися Кетлинг, и снова начались приветствия.
Потом Басю окружили монахи и шляхтянки, знакомые и незнакомые, — жена пана Мартина Богуша, пани Станиславская, пани Калиновская, пани Хоцимирская, жена пана Войцеха Гумецкого, хорунжего подольского, знаменитого кавалера. Одни, как пани Богуш, расспрашивали ее про мужей, другие про турецкое нашествие, третьи спрашивали ее мнения, устоит ли Каменец? Бася с радостью заметила, что ее считают каким-то военным авторитетом и ждут от нее утешения.
И она на утешения не поскупилась:
— Не может быть и речи о том, чтобы мы не устояли против турок. Михал приедет сюда не сегодня завтра, самое большее через несколько дней он будет здесь, а когда он займется обороной, вы можете спать спокойно. К тому же сама крепость неприступна, в этом я, слава богу, кое-что понимаю.
Уверенность Баси приободрила женщин, в особенности успокоило их обещание Баси, что приедет Володыевский. Его так ценили и уважали, что, несмотря на то что был уже вечер, к Басе явились представляться офицеры Каменецкого гарнизона; каждый из них, после первых слов приветствия, начинал расспрашивать, когда приедет маленький рыцарь и правда ли, что он намерен запереться в Каменце? Бася приняла только майора Квасибродского, который командовал пехотой, ксендза епископа Краковского, пана Жевуского, командовавшего конным полком, и Кетлинга. Остальных Бася не приняла, так как она устала с дороги и ей необходимо было заняться паном Нововейским. Этот несчастный свалился с лошади перед самым монастырем и без чувств был перенесен в келью. Тотчас послали за медиком, тем самым, который лечил Басю в Хрептиеве; он нашел тяжелую болезнь мозга и даже опасался за жизнь. До поздней ночи Бася, Мушальский и Заглоба разговаривали об этом случае, раздумывая над несчастной долей рыцаря.
— Медик говорил мне, — сказал Заглоба, — что если после удачного кровопускания Нововейский и останется жив, то он сойдет с ума, и тогда он легче будет переносить свое несчастье.
— Для него уже нет утешения, — сказала Бася.
— Иной раз лучше бы человеку не иметь памяти! — сказал пан Мушальский.
Но старик за это замечание обрушился на знаменитого лучника.
— Если бы у вас не было памяти, то вы не могли бы ходить к исповеди, — сказал он, — а тогда вы уподобились бы лютеранам и были бы достойны
— Какой же я волк, — сказал знаменитый лучник, — вот Азыя, тот был волк!
— А разве я этого не говорил? — спросил Заглоба. — Кто первый сказал, что он волк?
— Нововейский мне говорил, — сказала Бася, — что он и днем и ночью слышит, как Эвка и Зося кричат ему: «Спаси!» А как тут спасать? Так и должно было кончиться болезнью! Такого горя никто бы не выдержал! Их смерть он мог бы пережить, но позора — не мог!
— Теперь он лежит, как бревно, и ничего не сознает, — сказал Мушальский, — а жаль: он был хороший загонщик!
Дальнейший разговор был прерван слугой, который пришел доложить, что в городе опять поднялся шум: народ побежал встречать пана генерала подольского, который только что приехал с большой свитой и с несколькими десятками человек пехоты.
— Начальство принадлежит ему, — сказал Заглоба. — Это очень хорошо со стороны пана Михала Потоцкого, что он предпочитает быть здесь, а не где-нибудь в другом месте, но что касается меня, то я предпочел бы, чтобы его здесь не было! Ха! Он был против гетмана, не верил в возможность войны, а теперь, кто знает, может быть, ему придется поплатиться за это жизнью.
— Вслед за ним, может, приедут и другие Потоцкие, — сказал пан Мушальский.
— Значит, турки недалеко, — сказал Заглоба. — Во имя Отца и Сына и Святого Духа! Дай Бог, чтобы генерал оказался вторым Иеремией, а Каменец Збаражем.
— Так и быть должно, и мы лучше погибнем! — послышался чей-то голос у входа.
На звук этого голоса Бася вскочила и, крикнув: «Михал!», бросилась в объятия маленького рыцаря.
Пан Володыевский привез с поля много важных новостей, но, прежде чем передать их на военном совете, он сообщил их жене, в отведенной им келье. Сам он наголову разбил несколько небольших чамбулов и с великой славой подходил вплотную к отрядам крымского хана и Дорошенки. Он привел несколько десятков пленников, от которых можно было получить сведения относительно войск Дорошенки и хана.
Другим загонщикам не так повезло. Пан Подлясский, который командовал значительным отрядом, был разбит в кровопролитной битве. Пана Мотовило, который подвигался к валашской дороге, разбил Кричинский, с помощью белогородской орды и лииков, уцелевших после тыкицкого погрома. Володыевский, прежде чем попасть в Каменец, свернул в Хрептиев, ибо, как он говорил, ему хотелось еще раз взглянуть на место их недавнего счастья…
— Я был там, — сказал он, — тотчас после вашего отъезда, и легко мог вас догнать, но в Ушице я переправился на молдавский берег, чтобы проведать, что делается в степи. Некоторые чамбулы уже переправились на другой берег, и, боюсь, как бы они неожиданно не напали на наших. Другие идут впереди турецкого войска и скоро будут здесь. Будет осада, голубка моя милая, делать нечего, но мы не сдадимся, потому что каждый здесь защищает не только отчизну, но и свое собственное добро!
Сказав это, он пошевелил усиками, потом обнял жену и стал целовать ее. В этот день они больше не разговаривали друг с другом. На следующий день Володыевский повторил свои новости у епископа Ланцкоронского на военном совете, на котором кроме епископа присутствовали: пан генерал подольский, пан подкоморий подольский Ланцкоронский, пан писарь подольский Ржевуский, хорунжий Гумецкий, Кетлинг, пан Маковецкий, майор Квасибродский и несколько других военных. Пану Володыевскому не понравилось заявление генерала подольского, что он ни за что не примет команду над войском, а поручает ее военному совету.