Пан Володыевский

Сенкевич Генрик

Теперь настала минута предать этот гроб земле. Всю дорогу она шла, ничего не сознавая, как будто не от мира сего, и теперь у этого катафалка она бессмысленно повторяла: «Это ничего», повторяла потому, что это ей велел передать любимый ею человек, потому что это были его последние слова; но эти слова были только пустым звуком, лишенным всякого содержания и правды. Нет, это было не «ничего» — это было горе, мрак, отчаяние, смерть, это было непоправимое несчастье, разбитая жизнь и страшное сознание, что для нее нет уже милосердия, нет надежды, а есть только пустота, всегда пустота, которую сможет заполнить один лишь Бог, когда ниспошлет

ей смерть.

Колокола звонили. У главного алтаря кончилась обедня. Наконец раздался высокий голос ксендза: «В блаженном Успении вечный покой». Бася вздрогнула, и в ее голове, лишенной всякого сознания, вдруг промелькнула мысль: «Уже, уже! Сейчас его отнимут у меня!»

Но это не был еще конец церемонии. Рыцари приготовились к речам, которые должны были быть произнесены во время опускания гроба в могилу. Между тем на амвон взошел ксендз Каминский, тот самый, который раньше часто бывал в Хрептиеве и который во время болезни Баси приготовлял ее к смерти.

В костеле народ стал откашливаться, как это всегда бывает перед началом проповеди, потом все утихли, и глаза всех устремились на амвон.

Вдруг с амвона раздался барабанный бой.

Слушатели изумились. Ксендз Каминский забил тревогу; вдруг оборвал, и водворилась тишина. Опять раздался треск барабана, и вдруг ксендз Каминский швырнул палочки на пол, поднял обе руки вверх и воскликнул:

— Пан полковник Володыевский!

Ему ответил сдавленный крик Баси. В костеле стало просто страшно.

Пан Заглоба встал и с помощью пана Мушальского вынес бесчувственную Басю из костела. А ксендз продолжал:

— Ради бога, пан Володыевский! Бьют тревогу, война, неприятель на границе! А ты не вскакиваешь? Не хватаешься за саблю, не садишься на коня? Что сделалось с тобой, солдат? Разве ты забыл свою прежнюю доблесть, что оставляешь нас одних в горе и тревоге?

Переполнились горем сердца рыцарей, и в церкви послышались громкие рыдания и стоны, и повторялись они каждый раз, когда ксендз начинал прославлять Володыевского, его доблести, его любовь к отечеству, его мужество. И проповедник увлекся собственными словами. Он побледнел, чело его покрылось потом, голос дрожал. Его охватила жалость к маленькому рыцарю, ему стало жаль Каменца, жаль погубленной исповедниками полумесяца Речи Посполитой, и он закончил свое слово такой молитвой:

— Твои храмы, Господи, будут обращены в мечети, и там, где мы читали твое святое Евангелие, будут звучать слова Корана. Ты поверг нас в бездну горя, отвратил лицо свое от нас и предал нас во власть нечестивых турок. Неисповедимы пути твои, но кто теперь, о, Господи, окажет врагу сопротивление? Какие войска защитят границы? Ты, перед коим ничто не сокрыто, ты знаешь, что лучше нашей конницы нет в мире войска. И вот ты, о, Господи, отнимаешь у нас таких защитников, которые могли бы защитить все христианство, прославляющее твое имя! Отче, Всеблагий! Не покидай нас! Окажи милосердие. Пошли нам защитника, пошли того, кто поразит нас, пусть ободрит нас, павших духом. Пошли его, о, Господи!

В эту минуту у входа в костел поднялся шум, и вошел пан гетман Собеский. Глаза всех устремились на него, а он, звеня шпорами, шел к катафалку, великолепный, величественный, с лицом римского Цезаря…

Его сопровождала толпа закованных в сталь рыцарей.

— Salvator! [28] — воскликнул в пророческом

увлечении ксендз.

А он, преклонив колени перед катафалком, начал молиться за упокой души Володыевского.

Эпилог

28

Избавитель, спаситель (лат.).

Год спустя после падения Каменца, когда утихли на время несогласия партий, Речь Посполитая выступила, наконец, на защиту своих границ на востоке.

Она выступила активно. Великий гетман Собеский пошел с тридцать одной тысячей войска, конницы и пехоты, в султанскую землю, под Хотим, чтобы напасть на несравненно более многочисленное войско Гуссейна-паши, стоявшего под хотимским замком.

Имя пана Собеского было уже грозным для неприятеля. В течение одного года, после падения Каменца, он, имея в своем распоряжении только несколько тысяч войска, так потрепал бесчисленную партию падишаха, уничтожил столько чамбулов, столько народу освободил из плена, что старый Гуссейн — хотя у него было больше войска, хотя он стоял во главе превосходных полков и получил подкрепление от Каплана-паши — не решился сражаться с Собеским в открытом поле и предпочел защищаться в укрепленном лагере.

Гетман окружил лагерь со всех сторон войском, и всем уже было известно, что он хочет взять его приступом. Некоторые, правда, считали неслыханным в истории войн, чтобы можно было с меньшими силами идти против больших, да еще вдобавок защищенных валами и рвами. У Гуссейна было сто двадцать орудий, а у поляков всего пятьдесят. Турецкая пехота численностью своей в три раза превосходила польскую пехоту; одних янычар, столь страшных в рукопашном бою, в стенах крепости было более восемнадцати тысяч.

Но гетман верил в свою звезду, в чары своего имени и в войско, которым он командовал. С ним были опытные и закаленные в бою полки, люди, привыкшие с детских лет к войне, совершившие много походов. Многие из них помнили еще страшные времена Хмельницкого, Збараж и Берестечко; многие из них участвовали в войнах со шведами, пруссаками, русскими, вели междоусобные войны, участвовали в войне с венграми. Были здесь отряды, состоявшие из одних ветеранов, были и солдаты из станиц, для которых война стала тем, чем для других бывает мир: привычным порядком и образом жизни. Под началом воеводы русского было пятнадцать гусарских полков; с конницей этой, по мнению иностранцев, не могла равняться ни одна конница в мире, были тут и полки легкой кавалерии, те самые, во главе которых, после падения Каменца, гетман нанес столько поражений рассеянным татарским чамбулам; была здесь и полевая пехота, которая бросалась на янычар, зачастую даже не стреляя и пуская в дело только ружейные приклады.

Этих людей воспитывала война, как воспитала она в Речи Посполитой целые поколения; но до сих пор они были всюду рассеяны или находились на службе у враждующих партий. Теперь, когда внутри государства водворилось спокойствие, все они соединились под одним знаменем, и гетман надеялся с ними победить могущественного Гуссейна и не менее могущественного Каплана. Эти люди шли под командой опытных полководцев, имена которых неоднократно упоминались в истории тогдашних войн, с их переменчивой судьбой — победами и поражениями.