Пан Володыевский
Шрифт:
— Очень хорошие стихи, — заметил пан Заглоба. — Я знаток по этой части, ибо сочинял их немало. Тони, кавалер, тони! А когда совсем потонешь, я тебе спою такую песенку:
Парень, знай, — огниво! Панна — трут, к примеру! Высекайте живо, Будет искр не в меру!— Виват! Виват пан Заглоба! — крикнули офицеры так громко, что испугался степенный Навираг, испугались и два ученых анардрата и с удивлением стали переглядываться.
Но пан Нововейский опять сделал два
— Что вы молчите, ваць-панна? Почему вы так грустны? — спросил пан Нововейский.
— Папаша в неволе! — ответила Зося тоненьким голоском.
— Это ничего, — сказал молодой человек, — потанцевать все же не мешает! Посмотрите, ваць-панна, в этой комнате столько кавалеров, и, пожалуй, ни один не умрет своей смертью, но погибнет или от стрел басурманских, или в неволе. Сегодня один, завтра другой. Каждый из них лишился кого-нибудь из своих, а все же они веселятся, чтобы Господь Бог не подумал, будто они на судьбу ропщут. Вот оно что! Потанцевать не мешает! Улыбнитесь, ваць-панна, взгляните на меня, а то я подумаю, что вы меня ненавидите.
Зося глаз не подняла, но понемногу кончики ее губ стали подниматься, а на ее румяных щеках образовались две ямочки.
— Любите ли вы меня хоть немножко, ваць-панна? — снова спросил кавалер.
— Лю… люблю! — ответила Зося почти шепотом.
Услыхав это, пан Нововейский даже подпрыгнул на скамье и, схватив руки Зоей, стал горячо их целовать.
— Все пропало! — говорил он. — Говорить нечего! Я без ума влюбился в вас, ваць-панна! Никого не хочу, кроме вас! Прелесть моя! Спасите, святые угодники! Как я вас люблю! Завтра же паду к ногам матушки. Что завтра? Сегодня же! Только бы мне быть уверенным, что вы мне друг!
Страшный грохот выстрелов заглушил ответ Зоей. Это солдаты палили в честь Баси. Задрожали окна, затряслись стены, и в третий раз испугался степенный Навираг и с ним два анардрата, но Заглоба, который тут же стоял, стал их успокаивать по-латыни.
— Apud polonos, — сказал он, — nunquam sine clamore et strepitu gaudia fiunt! [24]
Казалось, все только и ждали этого грохота ружей, чтобы развеселиться до последней степени. Обычная шляхетская светскость стала теперь уступать место степной дикости. Музыка гремела; танцоры носились, как буря, глаза разгорелись, пар носился над головами. Даже старики пустились в пляс, то и дело раздавались громкие крики, и пили, гуляли, пили за здоровье Баси из ее башмачка, стреляли из пистолетов в каблуки Эвы. Гудел, гремел и пел Хрептиев до самого утра, так что звери в ближайшей пуше попрятались со страха в самые глухие места.
24
У поляков радость всегда сопровождается криками и грохотом (лат.).
А так как это было чуть не накануне страшной войны с турецким могуществом, так как над головами этих людей висела гроза и гибель, то удивлялся польским воинам степенный Навираг, удивлялись не менее его и два ученых анардрата.
XIV
На
В комнате, которую занимала пани Боская, слышно было движение, но нетерпеливому юноше так безумно хотелось повидать Зосю, что, схватив кинжал, он стал выковыривать им мох и глину между балками, чтобы хоть сквозь щель одним глазком поглядеть на Зосю. За этим занятием застал его пан Заглоба, который вошел с четками в руках. Поняв сразу, в чем дело, он на цыпочках подошел к молодому человеку и стал хлестать его по спине сандаловыми четками.
Тот стал убегать, увертываться, делая вид, что смеется, но на самом деле он был несколько смущен, а старик гонялся за ним, бил его и повторял:
— Ах, турок ты этакий, а татарин! Вот тебе! Вот тебе! А где нравственность? За женщинами будешь подглядывать. Вот тебе! Вот тебе!
— Благодетель! — воскликнул Нововейский. — Не годится святые четки вместо плетки употреблять. Оставьте меня — у меня грешных мыслей не было!
— Не годится, говоришь, бить святыми четками! Неправда! Верба в Вербное воскресенье тоже вещь святая, а ею бьют. Ха! Это были когда-то языческие четки, но под Збаражем я их отнял у Супангази, а затем папский нунций освятил их. Посмотри, настоящий сандал!
— Если настоящий, то пахнет!
— Для меня-то четки пахнут, а для тебя девушка! Надо еще похлестать тебя по спине, нет лучшего средства изгонять дьявола, как четки.
— У меня грешных мыслей не было — вот провалиться мне на этом месте!
— Так ты, значит, из набожности дырку в стене ковырял?
— Не из набожности, но от любви столь исключительной, что боюсь, как бы меня не разорвало, как гранату. Что уж тут скрывать! Оводы летом не докучают так лошадям, как мучит меня это чувство.
— Смотри, как бы это не были грешные вожделения! Когда я сюда вошел, ты так с ноги на ногу переминался, точно стоял на угольях.
— Я ничего не видел, ей-богу! Ведь я только начал проковыривать дырку!
— Ха! Молодость!.. Кровь — не вода!.. Мне до сих пор иной раз приходится себя сдерживать, ибо во мне лев живет, который ищет, кого бы разорвать. Если у тебя чистые намерения, то, конечно, ты думаешь о женитьбе?
— Думаю ли я о женитьбе? Боже всемогущий! О чем же мне думать? Не только думаю, но чувствую себя так, точно меня кто шилом колет. Так вы, ваша милость, верно, не знаете, что я вчера пани Боской предложение делал, и от отца получил разрешение.
— Порох, а не парень! Черт тебя возьми! Если так, то дело другое, но расскажи, как это было.
— Пани Боская пошла вчера в свою комнату за платком для Зоей, я за нею. Обернулась: «Кто там?» А я бух ей в ноги: «Бейте меня, матушка, но Зоську отдайте, мое счастье, мою любовь!» Пани Боская, придя в себя, так сказала: «Все вас хвалят и достойным кавалером считают; мой муж в неволе, а Зоська безо всякой защиты на свете; все же я не могу дать ответа ни сегодня, ни завтра, а потом. Вы тоже должны получить разрешение от родителей». Сказав это, она Ушла, думая, что я спьяну это сделал. И то сказать — было выпито!