Пан Володыевский
Шрифт:
Становилось все светлее от утренней зари и от снега. И лошади липков, и тулупы солдат были покрыты инеем, так что казалось, что на белых лошадях выступает полк одетых в белое солдат.
Баська с Эвкой сели в сани, обитые шкурами. Драгуны и челядь громко желали отъезжающим счастливого пути. Стая ворон и галок, которых жестокая зима пригнала поближе к жилому месту, вдруг сорвалась с крыши и с громким карканьем стала кружиться в розовом воздухе.
Маленький рыцарь нагнулся к саням и спрятал свое лицо в капюшон, покрывавший голову жены.
Долго оставался он так, но, наконец, оторвался от Баси и, перекрестив ее, воскликнул:
— С Богом!
Азыя приподнялся
— Трога-а-ай!
Заскрипел снег под копытами. Пар еще обильнее повалил из лошадиных ноздрей. Медленно двинулись первые ряды липков, за ними другие, третьи, четвертые, за ними — сани, за санями — следующие ряды, и весь отряд медленно отдалялся, направляясь к воротам покатого двора.
Маленький рыцарь все продолжал осенять их крестным знамением; наконец, когда сани выехали из ворот, он сложил руки у рта и закричал:
— Будь здорова, Баська!
Но ему ответил только свист татарских дудок и громкое карканье черных птиц.
Часть третья
I
Отряд черемисов, состоявший из нескольких десятков всадников, шел впереди на расстоянии мили, чтобы заранее осмотреть дорогу, предупредить комендантов о приезде пани Володыевской и приготовить для нее квартиру. За этим отрядом следовали главные силы липков, за ними сани, где сидели Бася и Эвка, затем другие сани с женской прислугой и, наконец, небольшой отряд, замыкавший поезд. Из-за снежных заносов путь был труден. Сосновые боры, и зимой сохраняющие свой зеленый убор, пропускают меньше снега, но пуща, которая тянулась вдоль берега Днестра, состояла большею частью из дуба и других лиственных деревьев; она была совершенно лишена листвы, и обнаженные стволы почти наполовину были засыпаны снегом. Снегом занесло и узкие овраги, местами снег поднимался, точно морские волны; верхушки сугробов, свешиваясь вниз, казалось, готовы были рухнуть и слиться с окружавшей их белой равниной. При проезде через овраги и при спуске с возвышенностей липки придерживали сани веревками; только на высоких равнинах, где ветер разгладил снежную пелену, поезд, идя по следам каравана, недавно выехавшего из Хрептиева, вместе с Навирагом и двумя учеными анардратами, двигался быстрее.
Хотя дорога и была тяжела, но все же не так, как зачастую бывало в этих пущах, полных ущелий, рек, ручьев и оврагов. Путники радовались, что они успеют до наступления ночи добраться до глубокого оврага, на дне которого лежал Могилев. Кроме того, погода обещала установиться надолго. Вслед за алой зарей взошло солнце и своими яркими лучами залило и овраги, и равнины, и пущу. Казалось, все ветви деревьев усеяны искрами. Искры горели на снегу так, что резало глаза. С высоких мест через поляны можно было охватить глазами все огромное пространство вплоть до Молдавии, — там на беловато-синем и освещенном лучами солнца горизонте воздух был сухой и свежий. В такую погоду люди, как и животные, чувствуют себя бодрыми и здоровыми. И лошади громко фыркали в рядах, выпуская из ноздрей клубы пара, а липки пели веселые песни, хотя мороз так щипал их за ноги, что они то и дело поджимали их под полы халатов.
Солнце поднялось, наконец, на самую середину неба и стало слегка пригревать. Басе и Эвке стало даже жарко в мехах, они откинули капюшоны и, открыв свои розовые лица, выглядывали на свет божий. Бася осматривала окрестности, а Эвка искала глазами Азыю; но Азыя
— Все они таковы. Коли служба, так служба! Когда мой Михал исполняет свои обязанности по службе, то он даже на меня и не взглянет. И плохо было бы, если бы он поступал иначе. Уж если любить солдата, так хорошего!
— Но он во время остановки будет с нами? — спросила Эва.
— Смотри, как бы он не надоел тебе еще. Ты заметила, как он был радостен, когда мы выезжали? Он просто сиял!
— Да, заметила. Он был очень рад.
— А что будет, когда он получит согласие пана Нововейского!
— Ах! Что ждет меня! Да будет воля Божья! Хотя, когда я подумаю об отце, сердце замирает. А вдруг раскричится, заупрямится и не даст своего согласия? Шутка ли потом вернуться с ним домой?
— Знаешь, Эвка, что мне пришло в голову? — Ну?
— С Азыей шутки плохи. Твой брат смог бы еще ему противиться, но у твоего отца нет войска. Вот я и думаю, что если твой отец сразу заупрямится, то Азыя возьмет тебя и без его согласия.
— Как же так?
— Очень просто. Украдет тебя! Говорят, что с ним шутки плохи… Тугай-беева кровь! Вы повенчаетесь у первого встречного ксендза. В другом месте потребовалась бы метрика, разрешение родителей, но здесь ведь глухая сторона, здесь все немного на татарский лад.
Эва совсем просияла.
— Вот этого-то я и боюсь. Азыя готов на все, я боюсь этого! — сказала она.
Бася повернула голову, пристально посмотрела на нее и вдруг захохотала своим звучным детским смехом.
— Ты так же этого боишься, как мышь боится сала. О, я тебя знаю! Эва, румяная от мороза, покраснела еще больше и ответила:
— Я боюсь отцовского проклятия, а я знаю, что Азыя ни на что не посмотрит.
— Ну, не тужи, — сказала ей Бася. — Кроме меня, у тебя есть брат, чтобы помочь тебе. Истинная любовь всегда добьется своего. Мне сказал это пан Заглоба еще тогда, когда Михал еще и не думал обо мне.
И они наперебой заговорили — одна об Азые, другая о Михале. Так прошло несколько часов, пока караван, наконец, не остановился покормить лошадей в Ярышове. От городка, всегда небогатого, после мужицкого восстания осталась только одна корчма, которую отстроили, когда по этой дороге стали часто проходить солдаты, и это обеспечивало доход. Бася и Эвка застали там проезжего армянского купца, родом из Могилева, который вез сафьян в Каменец. Азыя хотел прогнать его вон вместе с сопровождавшими его валахами и татарами, но женщины позволили ему остаться, и только стража его должна была удалиться. Купец, узнав, что одна из путниц — пани Володыевская, бил ей челом и превозносил до небес ее мужа; Бася слушала его с нескрываемой радостью.
Наконец армянин отправился к тюкам и принес ей в подарок отборных лакомств и коробку с турецкими пахучими травами, которые помогали от разных болезней.
— Примите это в знак благодарности, — сказал он. — Раньше мы из Могилева носу не смели показать: Азба-бей разбойничал и в каждом овраге разбойники сидели, а теперь и дорога безопасна, и торговля. И мы снова ездим. Да умножит Господь дни хрептиевского коменданта и да продлит каждый его день, как долог путь из Могилева в Каменец! И каждый час его да будет долог, как день. Наш комендант, пан писарь польный, предпочитает в Варшаве сидеть, а пан комендант хрептиевский всегда настороже и так доконал разбойников, что теперь им смерть милее Приднестровья.