Пан Володыевский
Шрифт:
— Зачем вы это говорите?
— Ваша милость, вы до сих пор не знали меня… Рашков недалеко… Я хотел быть гетманом татарским, хотел служить Речи Посполитой, но пан Собеский не позволил… Больше я не буду липком, не буду служить под чужим началом, хочу вести свои чамбулы против Дороша или против Речи Посполитой… как вам, ваша милость, будет угодно, как вы прикажете…
— Как я прикажу?.. Азыя! Что с тобою?
— То со мной, что здесь все — мои рабы, а я — твой раб! Что мне гетман? Что его разрешения? Скажите одно слово, ваша милость, и я брошу к вашим ногам Аккерман и Добруджу, и те орды, чьи улусы здесь, и те, что кочуют в степи, и те, что здесь расположились зимовать, —
Сказав это, он перегнулся к ней в седле, схватил ее, испуганную и как бы оглушенную его словами, и продолжал хриплым голосом:
— Разве ты не видела, что я любил одну тебя… А настрадался я как! Я тебя и так возьму! Ты моя и будешь моею… Здесь никто не вырвет тебя из моих рук… Ты моя, ты моя, моя…
— Иисус, Мария! — воскликнула Бася.
Он так сильно сжимал ее в своих объятиях, точно хотел задушить. Короткое дыхание вырывалось у него из губ, глаза были подернуты мглой. Наконец он стащил ее с седла и, не выпуская из рук, все сильнее прижимал к своей груди, и его посиневшие губы, открытые жадно, словно пасть рыбы, стали искать ее губы.
Бася даже не вскрикнула, но стала сопротивляться с неожиданной силой. Между ними завязалась борьба, и слышалось только их прерывистое дыхание. Резкость движений и близость его лица вернули ей самообладание. Для нее настала минута ясновидения, какая бывает у утопающих. Она сразу со всей отчетливостью все поняла, все почувствовала… Перед нею раскрылась бездонная пропасть, в которую он ее тащил. Она увидела его любовь, его измену, свою ужасную участь, свою беспомощность и бессилие; ее охватила тревога и страшная боль, а вместе с тем в душе вспыхнуло бесконечное негодование, бешенство и жажда мести. Так много мужества было в рыцарской душе этого полуребенка, этой избранницы лучшего рыцаря Речи Посполитой, что даже в такую страшную минуту у нее сначала мелькнула мысль: «Надо отомстить!», а потом уж: «Спастись!» Все силы ее напряглись, как напрягаются мускулы при подъеме тяжестей — все она видела с той почти нечеловеческой ясностью, с какой видит все утопающий. Руки ее стали искать оружие и, наконец, наткнулись на костяную ручку восточного пистолета. Но в то же время у нее мелькнула совершенно ясная мысль, что если даже пистолет заряжен, если даже она успеет взвести курок, то прежде, чем она повернет дуло к его голове, он схватит ее за руку и отнимет у нее последнее средство спасения, — и она решила действовать иначе.
Все это продолжалось одно мгновение. Он действительно предвидел ее намерение и с быстротой молнии протянул руку, но не успел рассчитать ее движения, — Бася отчаянным ударом своей молодой и сильной руки попала ему костяной ручкой пистолета прямо между глаз.
Удар был так страшен, что Азыя, даже не вскрикнув, свалился с лошади и упал навзничь, увлекая ее за собой при падении.
Бася поднялась и, вскочив на своего коня, с быстротой вихря помчалась в противоположную сторону от Днестра, к широким степям. Густая мгла заслонила ее.
Лошадь, прижав уши, сломя голову мчалась между скал, расщелин, рытвин и оврагов. Каждую минуту она могла свалиться в пропасть и вместе со своей всадницей разбиться о выступы скал, но Бася ни на что не обращала внимания. Самой страшной опасностью для нее были липки и Азыя. Странная вещь! Теперь, когда она вырвалась из рук хищника и когда он лежал,
— Михал, спаси… Михал, спаси…
И лошадь мчалась и мчалась; руководимая каким-то чудесным инстинктом, она перескакивала через овраги, ловкими движениями огибала остроконечные выступы скал, и наконец, копыта ее перестали стучать о каменистую почву: очевидно, она попала на один из лугов, которые тянулись между ярами.
Лошадь была вся в пене; дышала хрипло, но все же бежала.
«Куда спасаться?» — подумала Бася.
И в ту же минуту ответила:
«В Хрептиев!»
Тревога снова охватила ее при мысли о далеком пути через страшные пустыни. Она сейчас же вспомнила, что Азыя оставил отряды липков в Могилеве и в Ямполе. Очевидно, все липки были в заговоре, все служили Азые, и, несомненно, схватили бы ее и отвезли в Рашков; оставалось углубиться в степь и тотчас же свернуть на север, минуя приднестровские поселки.
Поступить так надо было еще потому, что если будет погоня, то она, конечно, будет по берегу Днестра, между тем как в степи можно будет встретить один из польских отрядов, возвращающихся в крепость.
Лошадь скакала все тише.
Бася, как опытный ездок, тотчас же поняла, что нужно дать ей отдохнуть, иначе она может пасть. Она знала и то, что в этих пустынях остаться без лошади — значит погибнуть.
Бася сдержала лошадь и некоторое время ехала шагом. Мгла редела, но с несчастной лошади пар валил столбом.
Бася начала молиться.
Вдруг в нескольких сотнях шагов раздалось во мгле конское ржанье.
Волосы дыбом встали у нее на голове.
— Падет мой конь, но и те падут! — сказала она громко и опять помчалась.
Некоторое время лошадь ее мчалась, как голубь, преследуемый ястребом. Она скакала долго, выбиваясь из последних сил; но ржанье все слышалось вдали. В этом ржанье, доносившемся из тумана, было что-то жалобное и вместе с тем грозное. Но после первой минуты испуга Басе пришло в голову, что если бы на той лошади кто-нибудь сидел, то лошадь бы не ржала, так как ездок, чтобы не выдать себя, заставил бы ее замолчать.
«Это не иначе как лошадь Азыи бежит за мной», — подумала Бася.
Для безопасности она вынула из кобуры оба пистолета, но эта предосторожность оказалась излишней. Вскоре что-то зачернело во мгле, и лошадь Азыи подбежала с развевающейся гривой и раздутыми ноздрями. Увидав Васиного коня, она стала мчаться к нему веселыми скачками, с коротким ржаньем, на которое конь Баси тотчас же ответил.
— Лош! Лош! — воскликнула Бася.
Прирученное животное подошло к Басе и позволило схватить себя за узду. Бася подняла глаза к небу и сказала:
— Господне попечение!
И действительно, лошадь Азыи являлась для Баси обстоятельством необычайно важным. Во-первых, две лучшие во всем отряде лошади были у нее в руках; во-вторых, у нее была лошадь на смену; наконец, появление ее служило доказательством того, что погоня за нею отправится не скоро. Если бы лошадь Азыи побежала за отрядом, то липки, встревоженные его исчезновением, тотчас отправились бы искать своего вождя; теперь же им и в голову не могло прийти, что с Азыей что-нибудь случилось, и если они отправятся на розыски, то только тогда, когда его слишком долгое отсутствие их встревожит.