Панацея

Тель Илья

Каждый зритель находился на невидимой смотровой площадке во чреве потрясающего действа. Казалось, на гигантской трехмерной сцене идет грандиозная постановка, в которой настоящие живые актеры проживают свою участь, несут свой крест. Их тьмы, и тьмы, и тьмы… Нескончаемым потоком несутся они Туда, полноводной бурлящей рекой проплывают их лица, искаженные гримасами ужаса и боли.

Матушкин поднял руку. В людском море, напоминавшим оазис в океане бескрайнего бедствия, воцарилась гробовая тишина. Верховный правитель

декламировал:

Там вздохи, плач и исступленный крик

Во тьме беззвездной были так велики,

Что поначалу я в слезах поник.

Обрывки всех наречий, ропот дикий,

Слова, в которых боль, и гнев, и страх,

Плесканье рук, и жалобы, и всклики

Сливались в гул, без времени, в веках,

Кружащийся во тьме неозаренной,

Как бурным вихрем возмущенный прах.

Несметная армия обнаженных тел, подстегиваемая вихрем крутящейся пыли, бежала, преследуемая полчищами слепней, шершней и ос, заполонивших воздух. Летающая нечисть непрерывно вонзала свои жала в уши, ноздри, глаза, губы и ротовые полости приговоренных. Обильно стекавшую кровь и содержимое глазниц сладострастно поглощали скопища мерзких червей, кишевших под ногами.

Продержавшись какое-то время «на плаву», узник все больше и больше вяз в червивом месиве и, в конце концов, тонул в зловонном склизком болоте, чтобы затем, словно из катапульты, быть извергнутым на поверхность и продолжить бег, сопровождаемый гадкими страданиями.

Чаща тел, вопящие от боли лица – страшное всецелое мучение, помноженные на самое страшное, – пронзительное понимание необратимости и бесконечности происходящего.

И смертный час для них недостижим,

И эта жизнь настолько нестерпима,

Что все другое было б легче им.

Матушкин закрыл глаза и повторил:

И смертный час для них недостижим,

И эта жизнь настолько нестерпима,

Что все другое было б легче им.

– Вдумайтесь в эти строки! – грозно призвал он.

Толпа неслась к обрыву, с которого летела в бездонный шипящий коловорот. Пройдя экзекуцию Сциллой и Харибдой, умерев в жестоких муках и вновь обретя телесность, невольники, выбиваясь из сил, устремлялись в скоплении таких же обреченных к противоположному берегу. Здесь они попадали во власть безжалостного старика Харона, неустанно подгонявшего плывших и нещадно бившего веслами тех, кто пытался влезть на его лодку для облегчения участи.

Новоиспеченные обитатели ада подплывали к суше, на которой возвышалась гигантская гора, покрытая агатовой грязью.

На ней восседало уродливое чудовище, напоминавшее осьминога. Безобразный Вельзевул, словно кит, непрерывно исторгал фонтаны зловонной аспидной слизи. Каждое из его бесчисленных щупальцев раздваивалось. Одним концом оно намертво окручивало тело грешника. Другим ставило ему на лоб клеймо – сообразно номеру круга, в котором тому предстояло отбывать посмертное заключение.

* * *

…

На полчаса Россия погрузилась в красочные, чарующие и ужасные сцены Дантова ада. Все без исключения зрители вместе со своими душами всецело принадлежали Преисподней. Матушкин, большой мастер художественного слова, декламировал «Божественную комедию». Никогда еще литературный вымысел, люди и реальность не становились так близки, так неразлучны. Очевидцы испытывали не меньшее потрясение, чем свидетели прибытия поезда на вокзал Ла-Сьота.

Посвящение завершалось видом ледяного озера.

И как лягушка выставить ловчится,

Чтобы поквакать, рыльце из пруда,

Когда ж ее страда и ночью снится,

Так, вмерзши до таилища стыда

И аисту под звук стуча зубами,

Синели души грешных изо льда.

Свое лицо они склоняли сами,

Свидетельствуя в облике таком

О стуже – ртом, о горести – глазами.

…

Потом я видел сотни лиц во льду,

Подобных песьим мордам; и доныне

Страх у меня к замерзшему пруду.

Россия оказалась внутри гигантской ледяной пустыни, усеянной вмерзшими в лед телами. Бесконечные ноги, руки, головы беспомощным частоколом выстроились над поверхностью. Ледяной ветер обдувал их с неистовой обжигающей силой, заглушая замороженные крики. Само время остановило свой ход, застыв перед величием нерушимой бесконечности.

Матушкин неподвижно стоял, скрестив руки и закрыв глаза. В этот момент в небе одухотворенное готическое лицо Верховного правителя преобразилось в душераздирающий «Крик» Мунка. Тема знаменитой картины стала финальной точкой погружения в будущее. Нет, кричащая фигура не звала на помощь. Она надрывно вопила. Над всей Россией, над всеми городами и весями раздавался обреченный вопль этого магического персонажа. И каждый зритель видел в кричащем себя! И каждый ощущал себя участником этого крика, слышал в нем свой собственный голос! Люди плакали и стенали, кричали в такт, выли, падали в обморок, бились в конвульсиях, умирали от сердечных приступов, оторвавшихся тромбов, кровоизлияний в мозг.