Панджшер навсегда (сборник)
Шрифт:
После проверки Киджоля саперы пошли дальше и, несмотря на приближающуюся темноту, продолжали искать и снимать мины, к ночи они вышли на полку, дорогу, террасой поднимающуюся вдоль отвесной скалы к переправе. На полке мин быть не могло, поскольку она представляла собой сплошную каменистую породу, на которой скользят гусеницы боевых машин, но вот вдоль щебенчатых обочин… Кто знает, какие сюрпризы подготовили «духи»? Восемь саперов шли по четыре с каждой стороны серпантина, слушали стук о камни своих щупов и нудный фон в наушниках миноискателей. Их работу обеспечивала часть шестой роты. Задача была опасной, поэтому Ремизов взялся за нее сам, оставив взвод Шустова в тылу, для усиления роты Москаленко, занимавшей рубеж обороны по периметру Киджоля. Темнота сгущалась,
И вдруг среди черноты ночи, среди тревожной тишины, где-то далеко сзади, раскачивая и разрывая ущелье, раздался сдвоенный тяжелый взрыв. Это фугас. По ущелью волнами пробежало эхо, звуки увязли в густом сыром воздухе, и снова густая вата забила глаза и уши. Ремизов бросился к наушникам, в эфире среди шуршания и треска он услышал позывные пятой роты, их повторяли разные корреспонденты, из обрывков переговоров он понял, что в хозяйстве Москаленко или с ним самим что-то случилось. Об этом «что-то» при таком взрыве и подумать было страшно. Но долго думать и не пришлось, из черноты, в которую они направлялись, раздались дробные длинные автоматные очереди, пули просвистели над головой, завизжали, искрами отскакивая от каменной стены, беспорядочной россыпью шарахнули по дороге. Единственный подход к переправе охранялся, и сторожевой пост, разбуженный взрывом, услышав вблизи работу радиостанции, дыхание многих людей, стук ботинок, открыл огонь наугад, «духи» тоже ничего не видели пред собой, и поэтому их первые очереди прошли стороной.
– Ложись! Все к стене!
Солдаты уже грели животами холодные камни, их трясло от перевозбуждения и страха, но Ремизов гнал их под стену, где громоздились глыбы обрушенной скалы. Он не ошибся, следующие короткие очереди прощупали дорогу, по которой они только что прошли, легли на обочине, напротив них. И следом огненным смерчем, высветив кусок скальной породы и небольшое каменное строение, из черноты ночи, раскроив ее надвое, вырвалась реактивная граната.
– Фещук, «Муху»! Вторую приготовь.
Совсем недавно полк получил новые легкие гранатометы РПГ-18, кроме офицеров, никто в роте не умел ими пользоваться, дальность стрельбы у них для гор совершенно несерьезная, каких-то триста метров, но десять штук они все-таки взяли с собой на операцию. На всякий случай. И вот этот случай наступил. Взведя на ощупь гранатомет, положив его на плечо и восстановив в памяти высвеченное каменное строение, Ремизов нажал клавишу пуска и тут же скрылся за выступом скалы.
– Вторую давай! – Текстолитовая труба снова легла на плечо, он выскочил из-за укрытия, и вторая граната с гулом ушла к цели. На этот раз он дождался разрыва гранаты, осветившей будку. – Черт, красиво пошла, и, главное, куда надо.
– «Дрозд», я – «Альбатрос», прием!
– «Дрозд» на связи. Натолкнулся на сторожевой пост. Обстрелян. Потерь нет.
– Всему хозяйству отбой. Возвращайся.
Сереги Москаленко больше нет. Эту новость Ремизов воспринял как шок, сполз спиной по глинобитной стене дувала, опустился на землю, закрыв лицо руками, ощущая странную печаль оттого, что всё приходит к концу. И все приходят к концу. Персонажи прочитанных книг умирают вместе с прочитанными книгами. Их последний шаг известен, он уже совершен, его нельзя изменить или предотвратить. То, что неопределенность томит, угнетает, он знал раньше, но то, что определенность может быть еще больнее, он почувствовал только сейчас. Сереги больше нет, именно его. Господи, он же чувствовал свою смерть!
В развалинах стоящего у дороги дома горели керосиновые лампы. Их мутный свет более всего подходил к царившей вокруг мрачной обстановке, в нем было угасание. Лампы вздрагивали от скрипа старых, покосившихся дверей, языки пламени коптили
Справа от Ремизова среди полутеней стоял Савельев, по его щекам безостановочно текли слезы, а сам начальник штаба, ставший сгорбленным и худым, вздрагивал, не в силах остановиться. Он, бывший когда-то командиром роты, прощался со своим лучшим взводным. У Ремизова не было слез, но были гнетущие чувства, следом за которыми приходили совершенно нелепые мысли. Если бы не прогремел этот взрыв, «духи» со сторожевого поста подпустили бы их ближе, и стреляли бы в упор, и не промахнулись бы. Выходит, что он спас ему жизнь… «Друг, оставь покурить, а в ответ – тишина, он вчера не вернулся из боя». Друг не вернулся, его дух остался там, в бою, остался навсегда… Его тело упакуют в цинк, отправят в город Харцызск. Домой, к отцу, матери, к жене и ребенку. У каждого человека должно быть место успокоения, место печали, которое будет его последним адресом на земле.
В дверном проеме показался Черкасов.
– Командир, пойдем. Ты еще не все знаешь.
– Ты…
– Я простился. Серегу не вернешь. – Они вышли из дома в ночной холод. – Командир, у нас нет целого взвода. Весь взвод выбыл из строя. Вместе с Шустовым.
– Ты что?
– Подрыв произошел, когда Москаленко ставил взводу задачу, и они все, все, понимаешь, стояли рядом. Это фугас рванул. Говорят, кто-то зацепил растяжку, а она подорвала фугас. Шустов ранен и еще девять солдат его взвода, в общем, все ранены. – Замполит сбивчиво сыпал словами, не чувствуя, какую сумятицу в голове командира роты вызывают его слова.
– Так они живы? Где они?
– Ну да. Все легкораненые у наших машин, там свет есть, им помощь оказывают. Все, кроме Булатова.
– Что с Булатовым?
Они быстрым шагом приближались к машинам, Ремизов хотел убедиться сам, что все в порядке. Наконец он их увидел. Двое солдат с белыми пятнами бинтов на ногах лежали на носилках, приподнявшись на локтях, остальные, и с ними Шустов, стояли у задних дверей командирской машины, освещенные светом из салона и переносными электрическими лампами. Их вид поразил Ремизова: грязные, в тротиловой гари, перепачканные своей и чужой кровью, они озадаченно озирались, никак не выйдя из состояния шока, но более всего поразило ротного, что почти у всех ткань на бронежилетах по уровню груди и живота была изорвана в клочья. Полковой санинструктор заканчивал перевязку последнего раненого, тот дергал левой рукой, морщился, оттого что йод обжигал края осколочной раны. Ротному самому было впору лишиться и сознания, и рассудка. Впервые за месяцы войны, зная, что действовать придется в долине, он приказал всем солдатам надеть бронежилеты. Не выполнил команду только Булатов.
– Как же вас всех угораздило? – Этот риторический вопрос на самом деле только казался риторическим, и командир взвода это почувствовал.
– Случайно, но в основном все легко…
– Что с Булатовым? – обращаясь к Шустову, спросил Ремизов.
– Плохо, командир, он теперь как бифштекс. Бронежилет не надел. Причем демонстративно. – Взводный говорил медленно, опустив глаза в землю, а потом, когда ему надоело оправдываться, вдруг вспылил: – Да что я, нянька, что ли, уговаривать его буду. Мы не в игрушки играем. Он сам отказался его надевать, я ему приказывал.