Пангея
Шрифт:
Когда Марта родила девочку с синдромом Дауна, ход счастливых часов остановился. Они оба испуганно посмотрели друг на друга, не решаясь предложить самое ужасное решение — отказаться, ездить навещать до конца ее дней, платить не жалея денег, любить всем сердцем, но все же не ставить на своей собственной жизни крест, связав себя по рукам и ногам с больным уродцем.
Кто первый сказал это слово — уродец?
Разницы нет. Малютку отдали — и в доме воцарилась та особенная тишина, на языке которой говорит только смерть, скрипящая половицами пустых комнат, высасывающая всю воду из цветочных
Они не могли спать, есть, не стирали одежду, Аршин перестал бриться, стричь ногти. Все вывернулось наизнанку — глаза, мысли, их общая биография, все это, оказывается, вело к чему-то другому, ужасному, по-настоящему трагическому, и эти закаты и европейские города были всего лишь обманками.
— За что нам, — повторяла Марта сквозь рыдания, — за что такое проклятие?!
— Это не проклятие, — утешал ее Даниил, — дауном рождается один из 700 детей, ну хорошо, при современной медицине один из тысячи. Это бывает, бывает!
Позже перевез девочку в швейцарский пансионат для таких детей. Чистый, светлый, радостный. С радугой во всю стену просторного холла и лютеранским крестом в каждой комнате для трех-четырех девочек. Перевез, как ему думалось, навсегда. Марта поселилась в городке, совсем рядом, он купил ей крохотную квартирку, понимая, что она теперь ни за что отсюда не уедет. Он летал, разрывался между двумя странами, он считал, что все в жизни делал ради Марты, трудился, забывая о себе, переступал через людей, врал, защищал с экрана злодеев. Все тепло своего сердца он поместил в Марту, всю свою человеческую беззащитность, именно она была его оправданием на все случаи жизни, ведь все ради нее, и что же теперь?
Дом их в Москве опустел, зарос пылью, какую-то жизнь там поддерживала только домработница Анита, кажется, румынка, найденная женой Кира. Сам Даниил вдруг сдал, постарел лет на десять, начал мучиться одышкой, зловонным пищеварением, внезапно на него находили приступы икоты и подчиненные с трудом сдерживали смешки, когда слова его прерывались дурацким звуком. Он все хуже сносил упреки начальства, все с меньшим рвением старался ему угодить, лицо его и ему самому, и другим все чаще казалось глупым, а глаза — утратившими свет.
Ушли его родители, сначала отец, а потом и мать, Марта изо всех сил звала его уехать к ним — ведь он так хорошо говорит по-французски, ведь он такой профессионал. Он — профессионал!!! Да какой? В чем? Жопу лизать он умеет, а что еще?!
Однажды он просматривал готовящийся сюжет о религиозных паломничествах — ироничный заказной пасквиль. Толпы грязных пьяных людей куда-то топают, поднимая столбы пыли. Вот паломнические сертификаты, которые они покупают за гроши и потом кичатся ими в пабах и на футбольных стадионах. А вот и монолог какого-то обожженного солнцем, но совершенно счастливого немца:
— Если бы вы знали, какие впечатления ждут туриста, совершающего паломничества! Выпивка и девочки! Знали бы вы, какие на маршруте девочки!
В голове Даниила в этот момент откуда ни возьмись всплыла фраза: «Пойдешь паломницей, вернешься блудницей!» Да что за черт!
Он полез в интернет. Щелкнул клавишами, углубился в изучение статей, фотографий, специальных сайтов, форумов. «Современное паломничество в Сантьяго-де-Компостелу
Даниил закурил, встал, заходил по своему просторному кабинету. Отчего-то забеспокоился, принялся звонить Марте, зная, что она не подойдет — она никогда не отвечает на звонки, когда находится у Мухи — улыбчивой, лучезарной девочки, которая радостно взрослела, набиралась жизненных сил, ко многому проявляла интерес.
Что-то резануло его в постах паломников. «Сначала была дикая жара и ноги стерлись в кровь. Какой же сброд таскается по этим дорогам! Вчера только мерзкого вида хмырек на моих глазах стянул у богатой французской старушенции кошелек!» Или «Я пустой, как стебель бамбука. Дуй в меня, и я запою. Каким Господь увидит меня? Дудкой пустою?»
Марта перезвонила только к вечеру, он выслушал ее обычный доклад и впервые за последние несколько лет выдохнул:
— Я очень устал. Я совершенно пустой. Даже не выжатый, а пустой.
Может, и вправду пойти? Проделать длинную дорогу на солнцепеке, напиться свежей воды, повидать людей? Что это значит — новое путешествие? Он пил коньяк и вспоминал прекрасную романтику путешествий, когда еще на небе цвели цветы и душа не казалась прокисшей. Куда теперь денешься? Как заплакать, чтобы облегчить душу? Один, один, один, один…
— Ты почему крест носишь? — спрашивал он у каждого, кто заходил к нему в кабинет с характерной цепочкой под воротником.
— Бабушкин, — рапортовали одни.
— Купили в Нотр-Дам, — отвечали другие.
— Это подарок, — зардевшись, признавались третьи.
— Ветер изменился, — попытался сказать Кир Даниилу с того света, когда через месяц тот пришел с цветами на его могилу, — мы теперь дружим с церковью, они взялись нам помогать. Взаимообразно, конечно.
Он промычал эти слова с того света, словно и там оставался больным.
Даниил каждый раз пугался девочки, страшного прогноза лечащего врача, поначалу он пытался говорить о своем страхе с Мартой, но она уже не слышала и не слушала его — всегда взахлеб говорила о Мухе, которая каждый раз именно сегодня была такой молодец, такой молодец. Так было и теперь.
— Возвращайтесь обе домой, — сказал в конце телефонного разговора Даниил, — давайте жить все вместе, сколько можно слоняться по чужим углам!
Эту его фразу Марта услышала:
— Да как ты можешь так говорить! Это бессердечно! Знаешь, как нам здесь хорошо? Знаешь, сколько у нас тут друзей? Да она умрет от горя, и я тоже, если мы переедем к тебе.