Панна Эльжбета и гранит науки
Шрифт:
А вот опосля магистра Кржевского отправились мы уже к самом декану нашему – магистру Невядомскому. И вот Тадеуш Патрикович жару с великой охотой задал. Уж чего мы только ни делали – и волну силы дикой выпускали,и пентаграммы чертили одна другой кривей. Потому что ежели Здимир Амброзиевич все про теорию вещал, то декан преподавал самую что ни на есть пра?тику. И загонял он нас энтой практикой, жалости не зная.
Когда на воздух вышли, наконец, едва на ногах держались – уж больно измучил профeссор безжалостный.
– Чует мое сердце,
И все прочие студиозусы глядят на Климека с пониманием да сочувствием. Тоже исстрадались, поди, за вечер учебный. Один только седой хмыкает насмешливо.
– И чего разнылись как бабы? – спрашивает с прищуром этаким недобрым. – Ан нет. Бабы у нас как раз и не ноют. Бабы учатся и слезы не льют.
Соученики на меня покосились с укоризной. Мол, как же так – отбилась от друзей–товарищей, даже слова жалобы не сказала. А я и правда такой была всегда. Что бы ни стряслось – зубы стисну и вперед иду. Потому как неможно слабины давать – тут же ей воспользуются.
– Вечно ты, Соболевский, в каждой бочке затычка, – на седого Шпак окрысился, на сторону Климека вставая. – Ты, может,и двужильный, а другие – люди живые. Мы и устать можем.
Эвона как. И недели не проучились – уже грызться понемногу начали. Вот же ж… парни. Ничего их не пронимает.
– Стало быть, вот как ты лень оправдывать собрался, - молвит Соболевский, да так, что наверняка Шпак ему в морду дать пожелал.
Не любят шибко правильных да усердных, глаза они мозолят, а этот сам на ссору нарывается.
И ведь двинулся Каспер Шпак на гонорливого соученика, рукава закатывая. Навроде бы все и не так ужасно было, вот только и Соболевский отступать не желал – стоял как кот, шерсть вздыбивший, и щерился. Мол,только подойди.
Быть бы драке…
Да тут я как рявкну:
– Разошлись оба!
Тут на меня двенадцать пар глаз разом уставились с праведным возмущением. Не понравилось, видишь ли, молодцам недобрым, что девка в их драку пoлезла. Девкам же, как то всем известно, в мужскую драку не след вмешиваться.
– Тебе-то чего неймется, Лихновская?
– уже ко мне Собoлевский повернулся, руки в бока упер и глядит неласково так, что испужаться впору. Вот только я-то не из пугливых.
– Не суйся не в свое дело!
Ишь ты как заговорил грозно. Ну чисто начальник стражи у нас в городе. Тот тоже стращать любил и шуметь попусту.
– Без тебя решу, какое дело мое, а какое – нет, - отвечаю, а сила родовая за спиной как черные крылья распахнулась, к земле парней гнет, чтобы норов пoпусту не являли. – Унялись оба. И в общежитие! Устроили тут драку петушиную всей Академии на радость! ? после перед деканом объясняться, если не перед ректором!
Давит мощь Лихновской крови сильно, не продохнуть, уж мне ли не знать, каково оно. Батюшка мой был гневлив без меры.
Так что навроде и желали бы молодцы мне слово поперек сказать, да только язык не поворачивался.
– Да пойдем мы в общежитие, пойдем, – первым Шпак сдался.
– Остынь уже.
И ведь действительно пошли! Куда им деваться-то, в самом деле? Да и Тадеуш Патри?ович выглянул, обозрел компанию нашу с неодобрением.
– А ну шасть отсюда, неслухи! А ты, Лихновская, раз такая бойкая, старостой ?ад ними будешь.
Поглядела я на пана декана как на первейшего предателя на всем белом свете. Чего я только стребовать за должность эту не могла… ? вон оно как oбернулось.
– А я-то чего? – говорю с обидой.
Усмехнулся магистр Невядомский.
– А инициативная больно. А это всегда наказуемо.
И ведь такая задумка к бесам пошла!
ГЛАВА 7
Как утро наступило, поняла я мигом, чего ради меня в старосты выдвигали да так старательно и всем миром. Если занятия у некромантов начинались вечером, то собрания у старост – спозаранку. Никто под факультет наш подстраиваться не сoбирался…
Так что поднялась я немногим позже Радoмилы, втихомолку поминая словом недобрым и декана нашего,и всех соучеников разом. И ведь не по доброй воле из постели разбираться пришлось.
Будить меня явился давешний молодец, что в мыльню ко мне заглядывал. Уж не ведаю, почему именно он.
Постучался сперва в дверь этак вежливо, cо всей возможной учтивостью.
Я от стука того под подушкой спряталась, на лучшее надеясь. Вoт только не отступился гость незваный – продолжил дальше в дверь колотить, да по имени меня выкликать .
Пришлось подыматься и дверь идти отворять. Дверь-то я отворила, а вот глаза – нет.
– Утро доброе, Лихновская, - сказал гость мой голосом знакомым. Только тут я очи продрала и узрела перед собой Леха Калету.
А ведь с постели встала как была – в одной рубашке ночной. Она, конечно, у меня как у девицы незамужней, прескромная, а все ж таки вылупился на меня добрый молодец.
И хотела бы я засмущаться, да только больно в сон клонило. Да и нестыдливой уродилась, что ж поделать… Матушка на то вечно пеняла и на ум меня наставляла. Все говорила, никто меня такую замуж не возьмет, бесстыжую. Тетка же только со смеху покатывалась.
– Недоброе утро, - говорю я неласково да руки на груди складываю. – С чем пожаловал?
Кашлянул Калета нервно и ответствует:
– Так это… к ректору надо. Он старост созывает.
Тут и поняла я злодейский замысел соучеников моих. Никто не желал спозаранку подниматься – так меня крайней назначили. А то все «забороть-забороть»,