Папа, купи мне принца!

Аристова Валерия

Глаза ее сверкнули, и он понял, что Сибилла не врет. Его душевное состояние не позволяло ему мыслить логически, он воспринимал все, как в тумане, и слова Сибиллы казались ему полными смысла.

— Теперь Патрик — твой наследник, — Сибилла снова тронула его за плечо, — и даже не думай жениться и наплодить детей.

Мысль о женитьбе была ему противна, поэтому он кивнул, надеясь, что Сибилла от него отстанет.

— Доминик! — она потрясла его, видя, что он снова теряет нить разговора, но на этот раз ей не удалось

привести его в чувство. Доминик медленно пошел куда-то, качаясь, как пьяный, хотя, знала Сибилла, он ничего не пил крепче воды.

Спустя два дня он уехал в Париж. Ему не хотелось видеть бледную заплаканную Сибиллу, мачеху, с которой при известии о смерти Себастьяна случился удар, и которая лежала в своей комнате, с трудом говоря и не в состоянии встать на ноги, маленьких сестер, перепуганных и прячущихся от него. Дядя, граф дю Плас, надавал ему пощечин и сообщил, что больше он не имеет права считаться членом семьи.

И не было ни одного человека, кто бы проявил к нему хоть немного сочувствия. Семья вычеркнула его из своего состава. Все смотрели на него с презрением, и старались как можно дальше держаться от него.

Париж встречал его дождем. Первый год после смерти Лили Доминик почти не помнил. Это была череда ресторанов, варьете и девочек из подтанцовки. Он пытался забыться, швырялся деньгами, покупал содержанкам бриллиантовые уборы. Он помнил только яркие огни, вино, безумные танцы, и девушек, чьи лица слились для него в одно лицо.

Вино лилось рекой, а боль не пропадала. Он метался от одной женщины к другой, но бесконечно так продолжаться не могло. Лили не исчезла из его сердца, совесть его была неспокойна, брат и Лили постоянно занимали все его мысли.

Он стал лишним в этом мире, где никто не любил его и не ждал. Холодные сердца, холодные глаза окружали его, жадные руки цеплялись за него, желая денег. Он и сам стал холодным и циничным, он покупал имитацию любви, когда женщины с холодными глазами делали вид, что увлечены им, а не его деньгами. Хищницы и хищники бродили по Парижу, играя в странную игру, меняя деньги на любовь, ища извращенных удовольствий и забытья. Он тоже играл в эту игру, где игроки заливали пустоту вином, изображали веселье, когда хотелось рыдать навзрыд.

…В тот день он долго гулял в парке неподалеку от своего дома. Просто ходил один, смотря, как листья гонит ветер. Пустота его жизни не могла быть развеена игрой в любовь. Ему казалось, что весь этот год он изменял Лили и ее памяти. Что этот год он украл у Себастьяна, который любил и был любим. Его любила Сибилла, его любил малыш Патрик... его любила Лили... А ведь уже родился бы их ребенок, и Себастьян получил бы еще одно любящее сердце.

Чем он не угодил Господу? Почему его брат, а не он, мог привлекать сердца? Почему Лили не могла полюбить его и тогда сейчас уже родился бы их ребенок, и... Доминику хотелось схватиться за голову и бежать, бежать от себя, от своих мыслей, от того, что он натворил. Но бежать было некуда.

Он вернулся домой и долго сидел в кабинете, размышляя. Смеркалось, и в кабинете становилось темнее. Он не стал зажигать свечи, так и сидел в сумраке, вспоминая последний разговор с Лили. Он помнил каждое слово. Помнил всю ее ненависть и ее ужас

перед ним.

Ища любви, он стал чудовищем.

Доминик поднялся, прошелся вдоль окон, смотря на пустую уже улицу. Тут по мостовой прогромыхала карета, и он отвернулся, не желая видеть, кто проезжает мимо его дома. Карета остановилась, потом возобновила свой ход. Доминик взял нож для резки бумаги и снова сел в кресло. Лили ушла из жизни, как римлянка. Почему он сразу не последовал за ней? Жизнь без нее стала пустой и страшной, зачем же ему жить, если он не может и дня провести в покое и радости? Доминик сжал пальцы в кулак, другой рукой поудобнее сжал нож, и быстро полоснул им по вене.

Полилась кровь.

И в этот момент распахнулась дверь кабинета, которую он забыл закрыть на замок, и в проеме двери на фоне освещенного коридора возник силуэт женщины. Женщина бросилась к нему, отобрала нож и сняв со своей шеи тонкий шарф, перетянула ему руку, останавливая кровотечение. Доминик уже не мог сопротивляться, с трудом соображая, что происходит. А она во весь голос кричала, звала слуг, приказала вызвать доктора. И совсем уже теряя сознание, когда набежали слуги со свечами, в блеске этих свечей он узнал ту, что спасла его никчемную жизнь.

Это была Сибилла.

...Наутро он очнулся, вполне осознавая, где он находится и что попытался сделать. Рука была плотно перевязана, а рядом с его кроватью сидела Сибиилла в темном платье с белыми воротничком.

— Ты совсем не похож на кающегося грешника, коим ты являешься, — усмехнулась она, окидывая его взглядом, — все когда-то заканчивается, и свобода твоя тоже закончилась. Мы едем в Перпеньи. Я хочу, чтобы ты понял, что натворил и от чего попытался сбежать. И, так и быть, когда ты сумеешь восстановить утраченное, я позволю тебе уйти из жизни.

Доминик, совсем потерявший волю и желание что-либо делать, готов был выполнить все, что она хотела от него, лишь бы ему дали отдохнуть. Позволили никого не видеть и ни с кем не разговаривать. Еще через два дня Сибилла приказала ему собираться и ехать в замок, а не позорить их семейство оргиями и другими похождениями в Париже. Он молча подчинился.

По пути в замок Сибилла показала ему выписки со счетов, говорившие о том, что за год он сумел спустить остатки состояния герцогов де Сен-Савиньон, заложить или продать земли и промотать приданое Лили.

— Твой наследник должен получить именно то, что оставил тебе твой отец, — сказала она без всякого выражения.

— Даже не подумаю, — ответил он, и хотел было уже отправить Сибиллу ко всем чертям, как вдруг она заговорила снова.

— У тебя, Доминик, есть сестры и мачеха. И, поверь, у меня хватит аргументов убедить тебя в необходимости восстановить бреши в благосостоянии. Если ты будешь паинькой, то сестры твои благополучно выйдут замуж, а мачеха останется в замке до конца жизни в почете и уюте. Если же нет...- Она подняла на него красивые глаза, в которых сверкала сталь, — если нет, о твоих подвигах узнают все. И, поверь мне, никто не пожелает жениться на твоих сестрах, а мачеху твой наследник выставит вон.