Папа Сикст V
Шрифт:
— А, понимаю! — прервал ее Палеотто. — Дело идет о деньгах. Вы по вашей безграничной деликатности не хотите у меня просить некоторую сумму, в которой, по всей вероятности, имеете надобность, так как дела мои крайне расстроены. Но верьте, прелестная графиня, если бы мне пришлось продать даже это сокровище, — продолжал кардинал, указывая на висевшее изображение Мадонны работы Рафаэля, — я бы не задумался.
Графиня очень мило улыбнулась.
— Вы думали, Савастьян, — сказала она, — что мне легко делать вам неприятное?
—
— Друг мой! Мне не надо ваших денег, — отвечала графиня.
— Что же вы хотите?
— Только одного вашего слова.
— Именно?
— Дело идет об одном молодом человеке, привлеченном по процессу отравителей.
Кардинал поставил чашку с шоколадом на стол и встал на ноги.
— По процессу отравителей?! Но, графиня, что побуждает вас принимать участие в этих несчастных?
— Уверяю вас, Савастьян, — отвечала, несколько сконфузившись, графиня, — что между этими несчастными есть много невинно привлеченных, и они вполне достойны сожаления.
— Однако как же вам может быть это известно? — спросил, иронически улыбаясь, кардинал. — Мне кажется, вопрос о виновности привлеченных может быть разрешен судьями, но уж никак не вами.
Графиня невольно побледнела, суровый тон кардинала ее смущал.
— Но еще раз повторяю, — прошептала она, — что между ними есть такие жалкие…
— Да, но на совести каждого из этих жалких есть, по крайней мере, десяток отравленных, — сурово заметил прелат.
— Вы ошибаетесь, друг мой, — отвечала, несколько оправившись, графиня, — тот, за которого я вас прошу, совершенно невиновен и попал в это несчастное дело совершенно случайно.
— Молодой человек, и, вероятно, очень красивый? — спросил, иронически улыбаясь, кардинал.
— Савастьян! Мне за вас стыдно! Как вы могли подумать обо мне такую грязь?! — возразила, вся вспыхнув, молодая женщина.
— Простите, графиня, но это так естественно, — в свою очередь заторопился кардинал.
— Совсем не естественно. Прежде всего, я в глаза не видала этого молодого человека. Ко мне приходила какая-то женщина просить за него.
— Женщина! Вероятно, его любовница?
— Опять вы ошибаетесь, Савастьян, не любовница, а его мать, — отвечала графиня, и ее прелестные глаза затуманились слезами.
После некоторого молчания кардинал спросил:
— Как зовут юношу, за которого вы просите?
— Карл Гербольд, военный атташе при французском посольстве.
— Я что-то слышал о нем, — отвечал в раздумье кардинал, — прямых улик против него нет, но существует сильное подозрение, и судьи, кажется, решили подвергнуть его пытке.
— Пытке! — с ужасом вскричала графиня. — И вы, Савастьян, говорите так хладнокровно об этом? Ну, а если Гербольд невиновен? За что он будет страдать? И подобное варварство вы
— Вы правы, графиня, пытка — ужасная вещь, — сказал задумчиво кардинал, — но что же прикажете делать, она существует у нас в законе, мы ее наследовали от древнего Рима и канонических традиций первых столетий христианской церкви, пытка считается необходимой для познания истины. Но теперь не время останавливаться на этих аргументах, пройдет много веков, пока человечество будет избавлено от этого варварства. Вы говорите, что мать Гербольда…
— Пришла просить меня. На коленях рыдала у моих ног.
— Гербольды самые древние дворяне Пуату, — сказал кардинал, — дама, которая вас просила, должна быть аристократкой.
— Напротив, она из народа: простая еврейка.
— Еврейка! В таком случае, ее сын незаконнорожденный?
— О, тут целая история. Что Карл действительно сын барона Гербольда, в этом не может быть ни малейшего сомнения. Кто была его мать — неизвестно, но та женщина, которая была у меня, любит молодого человека, как родного сына, она была его кормилицей и, как кажется, устроила его карьеру, купив на имя молодого человека замок и поместье после смерти барона Гербольда, у которого была масса долгов.
— Вот как? Да это целый роман, — вскричал кардинал. — Конечно, ему надо постараться выйти чистым из этого дела, — прибавил прелат.
— Это будет зависеть от вас, Савастьян.
— Каким образом?
— Вы президент палаты инквизиционного трибунала, вы всемогущи; можете сделать все, что захотите!
— О, как вы ошибаетесь, друг мой! Меня терпят только как декорум, но власти я никакой не имею.
— Но кто же ее имеет в суде?
— Конечно, папа Сикст. Если ему покажется, что суд решил не по закону, он все перевертывает вверх дном.
— Однако, вы, кажется, пользуетесь его расположением?
— Да, пока я им не злоупотребляю.
— Значит, вы ничего не можете сделать для несчастного барона? — грустно спросила красавица.
— Сначала объясните мне, друг мой, по какому случаю, вы вмешиваетесь в эту историю? Будьте откровенны, вам обещали за ваше ходатайство деньги?
— Да, обещали, и большие деньги.
— Химера! Мечты! — вскричал кардинал. — Эти люди великие мастера на обещания, но никогда их не исполняют.
— Нет, еврейка мне на деле доказала, что не пожалеет ничего, чтобы спасти своего молочного сына.
— Признайтесь, графиня, вы действовали моим именем?
— Уверяю вас, нет. Как же я бы могла это сделать, не посоветовавшись с вами?
— Ну-с, какое еще доказательство вам дала еврейка?
— А вот какое, — отвечала графиня, вынимая из кармана перстень с громадным бриллиантом необыкновенно чистой воды.
Невольный крик удивления вырвался из груди кардинала Палеотто. Он в жизни своей никогда не видел ничего подобного.