Паpоль не нужен
Шрифт:
Постышев и бойцы медленно отступают, прикрывая последние эшелоны, уходящие со станции. Слышно, как где-то близко урчат танки, в городе визжат конники - здесь им не с руки, тут рельсы, кони ноги поломают, - видно, как в городе один за другим возникают пожары поднимаются белыми языками пламени, швыряет их по ветру, и кажется, будто хотят они поджечь унылое зимнее небо.
В занятом Хабаровске пьяный разгул победителей. В кабаках - крики казаков, вопли женщин, которых семеновцы затаскивают в подворотни; звенят стекла, крошатся зеркала в парикмахерских и оседают на пол пенными черными водопадами.
Ванюшин
– Рожу отъел, падлючий твой рот! Хлебало салом затекло!
– Перестаньте!– кричит Ванюшин.– Вы все сошли с ума! Перестаньте!
Один из казаков оборачивается и нетерпеливо перетягивает Ванюшина нагайкой через все лицо.
– А ну тикай, пока тебе в зад шомпол не воткнули, лярва!
Ванюшин бежит через три ступени на второй этаж гостиницы, в люкс к Меркулову. Охранник говорит, что Николай Дионисьевич на лесных складах возле Амура.
Ванюшин выскакивает на улицу и сломя голову несется к реке. Снова вопли избитых, пьяные крики казаков, шальные выстрелы, пожары и - ставни, ставни, ставни. Все окна закрываются ставнями. Город словно слепнет на глазах, словно прячет свое лицо от победителей - озверевших, окровавленных, страшных.
На громадном лесном складе, который разбросан прямо на берегу реки, сейчас оживленно. Несколько купцов, те, кто постарше, в поддевках и картузах, а которые помоложе - все на американский манер с коротких пальтишках и гетрах, окружив Меркулова, ходят среди громадных штабелей леса. Сколько же здесь леса! И мачтового, и строительного, и под спички, и кругляков на топку, и распиленного под шпалы, и заготовленного под доски, - золото вокруг, бесценный клад здесь захвачен.
Шуба у Меркулова распахнута, глаза блестят, он указывает нескольким приказчикам на штабеля леса и говорит:
– Это братнино, и это тоже братнино. И это тоже. Все кварталы с наших заимок пришли, тут на семьсот тысяч долларов должно быть, завтра проверим, а сейчас поставьте охрану из трезвых солдат. Если хоть одну спичку здесь бросят - к стенке!
Ванюшин подбегает к Меркулову, хватает его за рукав, не может никак отдышаться, хрипит:
– Послушайте, в городе резня! Надо немедленно пустить вашу охрану на улицы, чтобы навести порядок! Творится ужас!
– Не может быть, - рассеянно отвечает Меркулов.– Экое, право слово, безобразие. Сейчас что-нибудь придумаем. Слышите, как древесиной пахнет, а? Понюхайте, понюхайте - божественный запах. Нет ничего слаще запаха убитого дерева.
– Коля!– шепчет Ванюшин, и в глазах его играет отблеск пожаров, полыхающих в городе.– При чем здесь лес?! В городе творится ужас! Мы так все погубим. Какие, к черту, общенациональные задачи и манифесты? Опомнитесь...
– Да, да, вы правы, - отвечает Меркулов, а сам зажимает пальцы, считая штабеля, - сейчас едем. А с другой стороны, чего вы хотите? Народный гнев не знает границ... Господа,
Ванюшин медленно отступает от Меркулова, поворачивается и, расстегнув шубу, бредет по городу, объятому пожарами.
ЧИТА
_____________________________________________________________________
Последние месяцы рабочий день Блюхера начинался в пять утра. Он просыпался без будильника и делал гимнастику, мылся ледяной водой до пояса, отфыркивался, как конь, лупил себя ладонями по загривку, по груди и по плечам, чтобы заиграла кровь. Одевался, тщательно брился, менял подворотничок, - с ночи он обязательно наглаживал себе смену и больше дня один подворотничок не носил, надраивал сапоги с высокими - бутылочками голенищами и входил к себе в кабинет - сверкающий, свежий и спокойный.
Его сотрудники, ложившиеся спать так же, как и главком, в два-три часа - только после прибытия последних сводок с фронта, просыпались с трудом и долго не могли подняться из-за того, что болел затылок и в веках была тяжесть. Блюхер сам ходил по кабинетам - теперь все жили в штабе, на казарменном положении, - грохочуще смеялся и срывал рыжие, замученные дезинфекциями одеяла со своих людей, а иногда еще брызгал холодной водой из алюминиевой кружки.
Подняв своих помощников, Блюхер шел к прямому проводу, разговаривал с командующим Восточным фронтом Серышевым и комиссаром Постышевым, просматривал сообщения за ночь, заходил в комнату, обитую цинком, - там помещался особый отдел разведывательного управления, с полчаса сидел в управлении тыла. Сейчас главное значение Блюхер придавал организации снабжения дивизий, готовившихся к отправке на фронт. Ездил в Дальбюро ЦК, докладывал положение на фронте и уже потом шел к себе в кабинет, чтобы принять посетителей перед тем, как отправиться в части, на полигоны и в правительство: чуть ли не каждый день Совет министров заседал в экстренном порядке, обсуждая положение под Хабаровском.
Первым, кто оказался в приемной военмина и главкома, был Мэрвин Кэбб, представляющий в ДВР американское телеграфное агентство.
Войдя в кабинет к Василию Константиновичу, он поклонился ему сдержанно и спокойно, сел в кресло, не спеша вытянул ноги, хрустнул длинными, плоскими пальцами и сказал:
– Мистер Блюхер, я понимаю вашу занятость и поэтому весьма признателен за согласие принять меня. Америка - я имею в виду не только большой бизнес, но вообще широкое общественное мнение - интересуется тем, как вы объясните поражение ваших армий.
– Мне нравится, что вы не крутите, - ответил Блюхер, достав из вазочки несколько остро отточенных цветных карандашей.– Мне правится, что вы ставите вопрос в лоб. Я отвечу вам. В связи с переговорами в Дайрене мы не предпринимали чрезвычайных мер по охране нашей границы вдоль нейтральной полосы по Иману, потому что, по условиям перемирия двадцатого года, за эту границу отвечали японцы. И еще - мы знали о существовании сильнейших белых группировок вдоль наших границ с Китаем и Монголией, откуда до Читы - рукой подать. Следовательно, мы обязаны были держать чересчур громоздкую пограничную армию для защиты тылов.