Паpоль не нужен

Семенов Юлиан

– Тьфу!
– плюет Блюхер себе под ноги.
– Противно слушать. <На пять дней>! Может, ты Меркуловых за день расколотишь? Аника-воин, слушать тошно!

Он поворачивается к окну и долго смотрит, как эскадрон учится брать барьер и рубить лозу сплеча.

– А как они у вас обучены? Ни черта лозу не берут; саблей, как дубиной, машут, коней держат, будто молодожен - девку!

Блюхер выходит из штабной комнаты, идет на плац, берет у комэска коня, пускает его во весь опор, проносится ветром по учебной

полосе, все препятствия берет с упреждением в метр, рубит лозу остро, словно бритвой, осаживает коня прямо перед командирами, легко спрыгивает с седла и говорит:

– Научитесь уважать бойца, которого вам предстоит вести в бой. А уважать бойца можно, только научив его воевать лучше, чем противник. Так-то вот, граждане командиры.

ГЕНШТАБ НАРОДНО-РЕВОЛЮЦИОННОЙ АРМИИ

_____________________________________________________________________

Над столом, устланном картами, склонились двое: заместитель начальника оперативного отдела Гржимальский и Блюхер.

– Повторяю, - говорит Василий Константинович, - постепенную концентрацию войск в прифронтовой полосе я считаю нецелесообразной.

– Но Мольтке считал это целесообразным.

– В том случае, если он был уверен в. превосходстве своих сил. А мы уверены в превосходстве сил противника. И поэтому мы двинем на фронт мощный кулак сразу после того, как вся предварительная работа закончится здесь. Понятно?

– Дальнейшее ожидание, Василий Константинович, деморализует войска. Моя жена в свое время ставила спектакли в Офицерском собрании. У них был термин - <передержать> спектакль. Пусть лучше несколько недодержать поможет энтузиазм, напор, горение... Передержка опаснее тем, что опускаются руки.

– Станислав Иванович, фронт - не спектакль, здесь стреляют не из игрушечных пистолетов.

– Любопытная ситуация, - грустно улыбается Гржимальский, - если бы мы, кадровики, решили саботировать, то лучшей позиции, чем ваша, Василий Константинович, не сыщешь. Все вокруг ропщут, ищут измену, считают, что это мы вас удерживаем от немедленных боевых операций...

– Кто именно?

– Увольте от точного ответа, потому что это я считаю доносительством. Поверьте благородному слову: многие.

Блюхер отходит к окну, останавливается, прячет руки за спину, медленно отвечает:

– <Мы ленивы и не любопытны>. Помните Пушкина? Но мы еще склонны невежество прикрывать презрительной усмешкой обожравшегося культурой Фауста. Соскоблите с иного <Азбуку коммунизма>– и перед вами предстанет абсолютно голенький человек. А что касается <многих>, недовольных моей медлительностью, то вы заблуждаетесь. Недовольных в штабе я знаю по фамилиям и знаю, что их недовольство идет от преданности нашим идеалам и оно мне сейчас, если хотите, выгодно. Да, да, это великолепная дезинформация, которая фиксируется во Владивостоке,

и она столь правдива, что ей нельзя не верить. Понимаете?

– Вы дьявольский хитрец, Василий Константинович.

– Ну и слава богу. Какие у вас соображения по службе бронепоездов?

– По-видимому, дуэль двух бронесил в конечном итоге решит очень многое. Кто сможет пережать и оттеснить противника по линии железной дороги, тот окажется победителем.

– Какие меры вы считаете необходимыми для этого в стадии подготовительного периода?

– Здесь я предлагаю широкую деятельность...

Блюхер усмехается и, оторвав голову от карт, говорит:

– У индусов есть мудрые слова: <Горе тому народу, правители которого слишком деятельны>. Как бы нам не уподобиться этим правителям, а?

РАЙКОМ КОМСОМОЛА

_____________________________________________________________________

Заседает комиссия по мобилизации членов Союза молодежи в экипажи бронепоездов. Среди райкомовских ребят - Блюхер. В кабинет заходит вихрастый паренек.

– Здорово, комса, - говорит он членам бюро.
– Васильев Пахом. Прибыл умереть за революцию.

– Ты лучше за нее поживи, - советует Блюхер.

– А этот тип откуда?
– глядя на Блюхера, одетого в полушубок, спрашивает Пахом Васильев своих райкомовских товарищей.

– Этот <тип>, - звенящим голосом возглашает секретарь райкома, поднимаясь со своего места, - этот тип...

Но Блюхер не дает ему закончить:

– Я из военведа.

– Рожа у тебя больно старорежимная, - говорит Пахом, - у меня к тем, кто бритый и в английском френче, прорезалось обостренное чувство классовой неприязни.

– Понятно, - чуть улыбается Блюхер.
– Какую главную мечту имеешь в жизни?

– Торжество революции в мировом масштабе.

– Что для этого сделал?

– Учу английский язык по приказу главкома Блюхера. Раз. Провел со своей комсой семь субботников. Два. Отремонтировал в нашем депо три полевые кухни в сверхурочное время. Три. Отдал для нужд фронта свои хромовые сапоги. Четыре.

– Голенища бутылочками?

– Что я - старик? Гармоника-напуск, сдвигаешь их, бывало, книзу, скрежет стоит, как предсмертный стон мирового империализма.

Пахом Васильев вздыхает. На восемнадцатилетнем веснушчатом лице его отражается грусть. Блюхер смотрит на ноги парня, обутые в лапти.

– Годится, - говорит Блюхер членам бюро.
– Следующий.

– Идешь на бронепоезд, - говорят парню.

– Доверие оправдаю, - отвечает Пахом Васильев, - вернусь с победой.

В комнату входит следующий парень и представляется:

– Шувалов Никита.

– Давно в рядах комсы?

– Третий год.

– Что сделал для революции?