Парад теней
Шрифт:
— Тогда идите, — грустно сдалась она. Он поочередно без слов поцеловал ей обе руки и шагнул к двери. Там остановился, развернулся и отвесил элегантный поклон.
— Во дает! — вскричал Смирнов. — Лидка, гордись! Твоя школа!
Здесь тоже утешали. И утешались. Вне расписания они посетили свою тайную квартиру. Утешались яростно и безоглядно. Теперь отдыхали.
— Галя, — позвал Кирилл. Они не смотрели друг на друга, лежа на
— Не надо, Кира. Прошу тебя, не надо, — тихо взмолилась Галина.
— Что — не надо? — плохо скрывая раздражение, спросил он.
— Душу рвать. И себе, и мне.
— Не буду. Но прошу тебя, ответь мне на простой вопрос: что мне делать?
— Ничего, — убежденно сказала Галина Васильевна.
— Ничего? Я ничего не буду делать, а тот, кто вложил в Данины руки пистолет, будет делать все, что захочет?
— Дани нет, Кира. И его не возвратить.
— Он мертв, а мерзавцы будут жить!
— Кобрин тоже мертв, Кира. А он — главный виновник гибели Даниила. Возмездие свершилось. И остановимся на этом. Ненависть сожрет нашу любовь, вот чего я боюсь пуще смерти. В этом мире нас только двое. Я и ты. Ты и я. И никого, и ничего нам не надо.
— Ты и я. Я и ты, — повторил он. — А еще твой муж. А еще моя жена. А еще неизлечимая боль и ни на минуту не отпускающее чувство вины перед мертвым Даней.
— Боль пройдет, и чувство вины притупится. И вообще никакой твоей вины нет.
— Я преступно мало уделял внимания Дане. В этом моя вина.
— Ты — добрый. — Она повернулась на бок и поцеловала его в щеку. Ты — умный. — И поцеловала в нос. — Ты- слабый. — Поцеловала в лоб. — Ты мнительный и закомплексованный. — Она поцеловала его в губы и села на краю кровати. — Выпить хочешь?
— Я напиться хочу.
— Ну, напиться я тебе не дам, — заверила Галина и, накинув махровый халатик, отправилась на кухню. Кирилл слез с кровати и стал одеваться.
— Это что такое? — войдя, гневно удивилась Галина. — Куда это ты собрался?
— Никуда. Просто одеться хотел.
"В трусах и майке хорош будешь", — решила она и поставила принесенный ею поднос на столик у кровати. Галина Васильевна все любила и умела делать красиво: на подносе стояли два запотевших стакана с прозрачным, густоватым напитком, в котором плавали круглые льдинки и две чудесные вишенки. А к краям стаканов соблазнительно были прицеплены кружочки лимона.
Они рядком присели на кровать, и Галина произнесла тост:
— За то, что все прошло…
— Что уже прошло? — перебивая, в недоумении спросил он.
— Все скверное и ужасное в нашей жизни — прошло, — твердо решила она.
— А муж? А жена? — усмехнулся Кирилл.
— Что нам они? — спокойно возразила она и отхлебнула из стакана.
— Почему ты не уйдешь от него?
— А ты от нее?
— Я не могу от нее уйти, потому что она погибнет без меня. Она ничего в этой жизни не умеет, кроме как книжки читать. И она очень больна. А ты все-таки
— Дети, — коротко ответила она.
— Не надо про детей. Ты их и видишь раз в полгода. Их мать — твоя мать, и они уже почувствовали это. Я видел, как они встречали тебя. Как красивую и добрую дальнюю родственницу.
— Им там, в Австрии, хорошо. Во всяком случае, лучше, чем в моем доме. Но я их заберу к себе, обязательно заберу! — убеждала себя Галина.
— Когда разведешься, я полагаю. Но почему ты не разводишься?
— Ты меня не любишь, вот что, — сказала Галина и поставила стакан на поднос.
— Я тебя люблю, — подчеркивая каждое слово, ответил Кирилл.
— Тогда почему ты позволяешь чужому миру влезать в наши отношения? У нас свой единственный мир: ты и я.
— Позволяй миру или не позволяй, он все равно влезет. А у нас с тобой не мир, Галя, а искусственный мирок, созданный как гомункулюс алхимиками.
— Любовь — не алхимия, Кира. Моя любовь к тебе проста, реальна и всеобъемлюща, — страстно заговорила она. — И эгоистична, страшно эгоистична, куда уж денешься. Я хочу, чтобы ты был мой, мой. И пусть тебе это покажется кощунством, Данина смерть, принесшая страшное горе тебе и, смею сказать, мне, в конце концов принесла тебе и мне горький покой и гармонию катарсиса. Тебя перестало рвать на куски твое чувство долга, Кира.
— Это ужасно, что ты говоришь! — Он автоматически выпил стакан до дна, поставил его на поднос и повторил: — Это ужасно!
— Я откровенна с тобой до конца, до дна. И это неопровержимое доказательство моей любви к тебе. Ты боишься остаться без интеллигентных подпорок в виде афишируемой порядочности, подчеркнутой скромности, фальшивой незаинтересованности в успехе, в тонкости чувств, чурающихся пота и крови. Чувства не тонки, не грубы, чувства, если они настоящие чувства, всеохватывающи, и только. В этом «только» весь смысл, Кира. Оно соединяет нас и отъединяет ото всех.
Он посмотрел на нее жалкими глазами:
— Что мне делать, Галя?
— Любить меня, дурачок, — сказала она и прижала его голову к своей груди. Халат мешал, и она, на мгновение оторвавшись от него, сбросила его. На мгновение, только на мгновение. Она мягко уложила его на бок и, словно успокаивая как младенца — соском в рот, дала ему большую грудь. Правой рукой она придерживала его голову, а левой делала то, от чего Кирилл тихонько постанывал.
16
Он был известен на Москве. В юности, в середине восьмидесятых, сын министра, плейбой, наглый и добродушный хозяин жизни, он и женился, как ему было положено тогда, на женщине своего круга. Династический брак с Галиной Праховой одобрили оба отца — банкир и министр. И он продолжал быть хозяином жизни, ибо тогда министр еще был главнее банкира. Но все проходяще. Министру пришлось убежать на скромную пенсию, и плейбою пришлось есть из жениных рук.