Paradisus
Шрифт:
Желтое лицо отразило страдание.
– Был. Там все был. Слабый стать сильный – нельзя. Но женщина и мальчик
жалко.
– Жалко?
Рустам прикрыл ладонью рот, со страхом глядя на меня.
– Не бойся, мне самому жалко.
Он кивнул, улыбнулся, отчего глаза совсем стерлись с лица.
– Зачем пришел, Артур?
– хитро сказал.
– Ведь не пить. Совсем не пить.
– Мне нож нужен, Рустам.
– Нож?
– Ну да. Есть у тебя?
Он замялся.
–
– Но один у тебя все равно останется.
– Один.
Вся фигура Рустама отражала мучительное раздумье.
Наконец, крякнув, он достал из-за стойки короткий узкий нож и протянул
мне.
Я повертел оружие в руках, попробовал лезвие ногтем. То, что надо.
– Спасибо, Рустам.
Он махнул рукой.
– Кушай будешь, конунг?
– Твоего фирменного? – засмеялся я. – Тащи.
Рустам исчез в подсобке. Я стоял, опершись на стойку, и не расслышал
шагов. Легкая рука легла на плечо. Обернулся - Вика!
Одноглазая шлюха, ночь с которой мне подарил отец Никодим.
– Вернулся, конунг?
На Вике было все то же короткое, изъеденное молью пальто, оголяющее
сильные бедра. На ногах – коричневые сапоги на высокой платформе, рваные и
истоптанные. Синий глаз холодно блестел.
– А, Вика, - пробормотал я. – Как ты?
– Как я?
Она взяла мою кружку с зеленкой, и – залпом.
– Я - прекрасно.
Вика откинула со лба светлую прядь.
– Искала тебя, Артур. Вчера заходила в твою конуру, да тебя там не было.
Что-то в голосе женщины мне не понравилось.
– Меня искала?
– Да. Хотела расспросить о Твери.
Далась же им всем эта Тверь!
– Тебе-то зачем?
Она не ответила, глядя на меня.
– Так зачем?
Лицо Вики сделалось злым.
– Ублюдок, это ты убил его.
Я удивленно привстал.
– Что ты несешь, дура?
– Белка был в твоем отряде.
Всполох: мой адъютант падает в снег, сраженный пулями питеров.
– Он погиб, выполняя свой долг, - сказал я. – Моя совесть чиста.
– Твоя совесть чиста… – кивнула Вика.
Я едва успел уклониться от устремленного мне в лицо лезвия, перехватил
Викину руку, заломил, забрал нож.
– Сволочь, - Вика заревела.
Из подсобки выбежал Рустам, держа дымящуюся кастрюлю.
– Что ты делать, конунг?
– Ничего, просто у девушки истерика.
Я хотел помочь Вике подняться, но она оттолкнула меня.
– Ладно, пойду. Спасибо, Рустам.
Вика рыдала, сидя на полу у стойки.
– А как же еда?
– В другой раз, Рустам. Или вот ей предложи, когда успокоится.
Я поднял воротник куртки и шагнул к выходу.
Вика разозлила меня. Не потому,
имела право. Право, данное ее любовью к Белке.
И все-таки — сука. Я вспомнил, как она пришла ко мне той ночью, как
смеялась, когда я сказал ей, что у меня есть женщина, которую люблю. Делала
вид, что не понимает, о чем речь. Ложь, сплошная ложь. Мы, огрызки
человечества, словно договорились лгать, скрывать свои истинные чувства. Я
вспомнил себя, Русские Джунгли, каких усилий мне стоило признаться Марине в
том, что я – человек. Ведь быть человеком – это слабость, а слабому не удержать
Теплую Птицу. Вот только живет ли Теплая Птица в грудных клетках «сильных»?
Вика любила Белку. Я люблю Марину.
Серебристая Рыбка.
6
В ТЕМНОТЕ
– Андрей!
Кто-то зовет, и я просыпаюсь.
Тишина.
– Андрей!
Марина, ты?
Она входит, садится на кровать. Волосы распущены, лицо осунулось, но в
глазах – радость.
– Андрюша.
Мягкая рука треплет мой чуб. Я ловлю ее, прижимаюсь щекой.
– Марина, ты пришла.
Она улыбается.
– Да, Андрюша. Но не одна.
– Не одна?
Марина кладет мою руку себе на живот.
– Он - там.
Я смотрю на нее, ничего не понимая.
Марина смеется.
– Это чудо, Андрей. Он – там, наш малыш. Я точно знаю. Он там, -
единственный ребенок в Русских Джунглях.
Ребенок… Я видел детей во сне, никогда – наяву. Ребенок… Он такой
маленький, такой беспомощный. Ему нужна защита, нужна любовь. Он мой. Мой и
Марины. И – Русских Джунглей.
– Андрей…
Марина обнимает меня, проводит прохладной ладонью по щеке. Исчезает.
Тишина.
На площадке перед административным зданием толпятся стрелки.
Разговоры, смешки, ругань. На эшафоте – черный крест. На одной стороне креста
– тело женщины. Ветер треплет обрывки одежды.
Христо стоит на высокой шаткой скамейке, на шее – петля; слабые ноги
заметно дрожат. Он смотрит прямо на меня. Неуютно… Стыдно…
– Кончайте уже с ним! – орет кто-то.
Христо негромко – я уверен, что кроме меня, его никто не слышит:
– Будущее не зависит от тебя.
Скамейка опрокидывается, Христо устремляется к земле, но веревка
останавливает его, подкидывает немного вверх. Он подергивается под
улюлюканье толпы. Замирает.
Темнота. Тишина.
– Артур!
Открываю глаза, вижу склоненного надо мной отца Никодима.