Парадоксальные люди
Шрифт:
— Тогда Барбеллион? — с сомнением спросил Турмонд, называя имя полковника Императорской Гвардии.
Она замерла. Прошло три минуты. Вериграф больше не работал. Глазок, должно быть, не загорелся красным на названии «Мегасетевой Разум».
— Мы немного перебрали время, — вмешался Хейз-Гонт, нахмурившись. — Ее кровь уже не обладает нужными свойствами, и ее реакция на последние вопросы была бессмысленной. Нам придется подождать шесть или семь дней, чтобы еще раз попытаться узнать правду.
— Мы не можем ждать, — возразил Турмонд. — Вы же знаете, что мы не можем ждать.
Шей
— Она ваша, Шей.
11 Возвращение Кейрис
— Дорогая, дорогая Кейрис, — улыбнулся Шей. — Наше рандеву здесь было так же неизбежно, как и сама смерть.
Женщина глубоко вздохнула, и с того места, где она лежала, привязанная к операционному столу, широко раскрытыми глазами оглядела комнату. Там не было ничего, кроме сверкающей белизны, кастрюль со странными инструментами, и Шея, закутанного в белый хирургический халат.
Психолог снова заговорил, его слова перемежались хихиканьем.
— Вы понимаете природу боли? — спросил он, наклоняясь над ней, насколько позволяла его полнота. — А вы знаете, что боль — самое прекрасное из чувств? Это мало кто знает. В грубых животных повадках большинства людей боль используется исключительно как знак физического повреждения.
— Более тонкие обертоны полностью утрачены. Лишь немногие из просвещенных людей, такие, как индуистские факиры, кающиеся грешники и флагелланты ценят высшие удовольствия, которые могут быть получены от нашей печально игнорируемой проприоцептивной системы.
— Посмотрите! Он ловко оттянул рукав, обнажив мясистое сырое пятно на внутренней стороне руки. — Я снял эпидермис и позволил обжигающим каплям этанола падать туда в течение пятнадцати минут, пока я сидел в своей ложе в опере, очарованный исполнением «Инферно» Императорским Балетом. Во всей аудитории я один полностью оценил это исполнение. Он помолчал и вздохнул. — Ну что ж, тогда начнем. Вы можете говорить в любое время, когда пожелаете. Надеюсь, не так скоро.
Он подкатил контейнер с какими-то проводами и круглой шкалой, и отмотал от него два провода с иглами на концах. Одну иглу он воткнул ей в ладонь правой руки, а затем примотал ее к ладони скотчем. Другую иглу он точно так же прикрепил к ее правому бицепсу.
— Мы начнем с простого действия, и перейдем к сложному, — объяснил Шей. — Вы оцените стимулы более полно, если поймете их действие. Обратите внимание на осциллограф. Он указал на круглую стеклянную панель тускло-белого цвета, разделенную по горизонтали светящейся линией.
Она невольно вскрикнула, когда острая боль пронзила ее руку, и осталась, там, ритмично пульсируя.
Шей захихикал. — Хорошее возбуждение, а? Видите катодный луч? Он показывает, что импульсы движутся вверх по этому, конкретному нервному стволу с несколькими скоростями. Внезапная вспышка боли — пик на катодной трубке, движущийся со скоростью около тридцати метров в секунду. Затем появляются несколько более медленных импульсов со скоростью до полуметра
— Эти импульсы собираются во все большие и большие нервные волокна, которые в конечном итоге проходят в спинной мозг и переносятся в таламус, который сортирует различные раздражители боли, холода, тепла, прикосновения и так далее, и направляет сообщения в головной мозг для действия.
— Постцентральная извилина, лежащая сразу за трещиной Роландо, кажется, получает все болевые импульсы. Он весело взглянул на нее и поправил иглу в ее руке. — Надоел этот монотонный старый стимул? Вот еще один, другой.
Она напряглась, но боль уже не была такой острой. — Не так уж сильно, а? — сказал психолог. — Чуть выше порога чувствительности. После стимуляции волокно не может быть стимулировано снова в течение четырех десятых миллисекунды. Затем в течение пятнадцати миллисекунд оно переходит в другое состояние — гиперчувствительное, затем становится субнормальным на восемьдесят миллисекунд, а затем нормальным. Это тот сверхчувствительный период длительностью пятнадцать миллисекунд, который я нахожу таким полезным…
Кейрис пронзительно завопила.
— Великолепно! — прокричал Шей, что-то выключая на черном ящике. — И это было только на одном нерве в одной руке. Очень увлекательно добавлять одну пару электродов за другой, пока руки не будут покрыты ими, даже если объект обычно умирает. Он снова повернулся к ящику.
Где-то в комнате радиохронометр с насмешливым томлением отсчитывал секунды.
Алар в медленном изумлении уставился на бородатого изнуренного человека в зеркале.
Который час?
Какой день?
Быстрый взгляд на регистратор времени подсказал ему, что прошло шесть недель с тех пор, как он заперся в кабинете здесь, под Лунной Станцией, в безумной гонке с того момента, когда объединенная мощь Воров и Имперцев могла найти его и убить.
Неужели ему действительно удалось разгадать тайну звездной фотопластинки?
Он этого не знал.
Ему показалось, что он обнаружил тождество этого светящегося колеса в нижнем правом углу негатива. Он обнаружил некоторые очень интересные отклонения в туманностях в промежуточном пространстве и рассмотрел несколько объяснений, ни одно из которых не было полностью удовлетворительным. Интересно, знает ли Разум ответ на этот вопрос? Он подозревал, что так оно и есть.
Казалось, все, кроме него, знали ответы на все вопросы. Была почти комическая несправедливость в том, что он, обладатель чудесного уха и глаза, который в ту ночь в дьявольской камере Шея обошел границу божественности, так мало знал о себе.
А теперь эта странная и удивительная звездная фотопластинка. Она содержала нечто, что он должен выяснить, как этого хотел Разум. Но что?
Он рассеянно почесал бороду, пока его глаза осматривали кабинет. С потолочной лампы свисала маленькая трехмерная модель Галактики. Казалось, она извиняется за нелепый пейзаж внизу, который состоял из книг: гигантских, крошечных, безвкусных, скромных, на всех языках далекой Земли.