Парализатор
Шрифт:
— Дочка твоя, хоть и калека, а сердце имеет, не то, что ты. Она к тебе еще раз заявится, зуб даю. И ты, Витал, ее встретишь ласково. Пригласишь в квартиру, предложишь пожить. И ее хахаля уговоришь здесь остаться. Усек?
— Ну.
— Как надо с пареньком поговорить?
— Ну, чтоб он здесь остался.
— Правильно. Ты станешь хорошим папой и подаришь дочке мобильный телефон. — Савчук, не глядя, протянул руку к помощнику. — Кабан, дай твою трубку.
— Ты чего, Тиски, этому уроду дашь мой мобильник?
Тиски бесцеремонно вырвал
— Я оставлю в памяти всего один номер. Мой. Когда будешь дарить трубку девчонке, нажмешь вызов. Как бы проверяешь. Ну и поболтаешь с дочуркой. И сделай так, чтобы я слышал, она одна у тебя или с парнишкой. Ну что трясешься, задание усек?
— Ну.
— Ты не нукай, а повтори!
— Подарить мобилу, когда Маринка придет. И ласково, чтобы осталась.
— Вот-вот. Держи трубку. — Тиски опустил мобильник в карман штанов Витала и впился железными пальцами в его брюхо. — А если ты пропьешь мой подарок, я вырву твою цирозную печень и заставлю сожрать.
— Да я его по стенкам размажу! — надвинулся Кабан.
Витал шарахнулся от гостей и вздрогнул, как от удара током. В его кармане сработал только что оставленный телефон. Кабан выдернул трубку и взглянул на дисплей.
— Моня! — Он прижал мобильник к уху, но через мгновение недоуменно отвел руку. — Сразу отрубился.
— Это сигнал. Оставь мобилу здесь, и быстро на лестницу! — скомандовал Тиски.
24
Наша маршрутка останавливается на оживленном перекрестке. Марго выпархивает, не прилагая усилий, а я с трудом выбираюсь из тесного салона. Пассажиры гурьбой устремляются в подземный переход, чтобы пройти к метро. Господи, как бы я передвигался по Москве, если бы оставался колясочником!
Марго замечает золотые луковки пятиглавого храма и быстро крестится.
— Ты веришь в Бога? — удивляюсь я.
— Отстань.
— У тебя отняли руку, убили твою маму, сестру, пьяный папаша тебя только что обобрал и выгнал! Был бы Бог, он этого не допустил. Как можно верить?!
— Слушай, Солома, мы друзья и всё такое, но то, что здесь, это мое. Мое личное! — Марго показывает рукой на сердце. — А ты сам никогда-никогда не обращался к Нему? Ну, признайся! Не плакал, не просил? А может тебя и осчастливили потому, что ты усердней всех молился! А мне хочешь запретить?
— Нет, конечно. — Я смущен напором Марго и бормочу совсем неуместное: — Обычно крестятся правой рукой.
— У меня ее нет! Ты забыл? — Марго трясет передо мной культей и отворачивается.
Какой же я идиот! Господи, прости… О, боже! Блин, да я же сам вечно упоминаю Бога к месту и не к месту! Я поносил его последними словами, а потом тайно умолял под одеялом вернуть мне живые ноги. Я ханжа — кажется, это так называется. Нет, я хуже. Я моральный урод, плюнувший в душу любимой девушке.
— Марго, прости. Я не то имел в виду. Хочешь, зайдем в храм?
— С тобой не хочу.
— Сходи
Не говоря ни слова, Марго пересекает проспект по подземному переходу и направляется к храму. Я жду ее у ограды. Она выходит и также молча возвращается к метро. Я уныло шлепаю по пятам, пока не врезаюсь в грудь обернувшейся девушки.
— Куда теперь? — Марго с вызовом смотрит на меня.
Мы поругались с ней еще в маршрутке из-за денег, которые она отдала отцу-алкашу. Ее взгляд говорит, коль ты такой зануда, сам и решай, посмотрим, что у тебя получится.
— Пожрать бы. — Я изучаю витрину киоска с шоколадными батончиками и понимаю, что это не лучшее применение для последней сотни, оставшейся у нас.
Звонит телефон. Кругом снуют люди, мало ли у кого сработала трубка, но Марго упорно пялится на мой карман.
Я вспоминаю как, спускаясь навстречу Моне, я первым делом парализовал его пальцы, державшие мобильник, а уж потом вырубил его грузную тушу. Выпавшую трубку я подобрал. После удачного бегства из подъезда адреналин будоражил кровь, и я нахально нажал вызов абонента по имени «Братуха». Сделал это, правда, когда мы благополучно угнездились в маршрутке. Теперь пришел ответный звонок. Судя по всему, бандиты нашли Моню и скумекали, что их облапошили. Сейчас будут брызгать слюной, пытаясь одержать словесную победу.
Не на того нарвались!
— Что, съели! Хрен вам! Не достанете! — ору я в трубку и тут же отключаюсь.
— Народ не распугай, — ворчит Марго.
Смелость и нервы возбуждают аппетит с удвоенной силой. Я изучаю фасад торгового центра, увешанный пестрыми вывесками, как новогодняя елка безвкусными игрушками. Одна из вывесок зазывает в итальянскую пиццерию. Пустой желудок начинает исполнение монотонной увертюры. Сколько раз я видел, как уплетают пиццу артисты в кино, но никогда не ел сам. По крайней мере, в интернате. Что было в прежней жизни, я плохо помню.
— Интересно, для итальянской пиццы хватит русских ста рублей? — размышляю я вслух.
— Ага, дадут, догонят, и еще раз дадут, — злится Марго.
Отошла! Недолго я наблюдал ее в непривычной роли виноватой паиньки.
— В магазине надо купить лапшу быстрого приготовления и раздобыть кипяток, — вещает она тоном аборигена, обнаружившего спасшегося туриста на необитаемом острове. — Пошли в магазин.
Марго устремляется к торговому центру. Я топаю следом.
— И где мы возьмем кипяток?
— Когда мама водила меня в платную стоматологию, там на специальной штуке торчала перевернутая канистра с двумя краниками. Из одного текла холодная вода, из другого горячая. Подходишь и наливаешь.
— И кто тебя пустит в стоматологию?
— Скажу, что зубы пришла вставлять, меня и чаем угостят.
— Вставишь и убежишь?
— Вот еще! Дам я им свои зубы портить.
Мы подходим к торговому центру. Мой желудок усердно обрабатывает сигнал от мозга, посланный образом горячей пиццы. Солирует инструмент с подсасывающим звуком.