Параллель
Шрифт:
Эта девушка с ребенком в эпицентре конституции собственной личности. Ребенка нужно любить, защищать, наставлять, дарить ему нежность. Иначе они вырастут или умрут. Но я не собиралась любить ничьих внутренних детей. Может, еще несколько лет назад… Но не сейчас.
Ее внутренний ребенок умрет или вырастет. Лишь отчасти я буду тому виной. Очередной булыжник на ее кладбище забытых и ушедших. У каждого из нас есть такое кладбище.
“Почему ты держишься? Отпусти меня”.
“Я могу, – слышу ее серьезный голос. – Запросто. Уж поверь”.
Я
***
С каждой встречей я откусывала от нее понемножку, хотя Женя больше похожа на абсент. Очень вкусно и оригинально в начале, а в конце тебе плохо от подступающей горечи и безумия. Послевкусие оставляют все, но такое – только она.
Перед тем, как сесть в метро, пришлось преодолеть силу притяжения квартиры. Точнее, одиночества, которое жило в квартире. Это так же трудно, как встать зимой ранним утром из-под теплого одеяла.
Потом я нацепила на глаза солнечные очки и надела наушники. Они большие, так что издалека я напоминаю рыжего долговязого радиста.
“Ну и что, что я еду к ней, словно на работу, потому что друзьям принято видеться регулярно? Это только мои проблемы. Я, как старый скотч, который ни к кому уже не может приклеиться, потому что его часто использовали. Зато в процессе я всё равно получу удовольствие, общаясь с ней и, возможно, смогу кому-то подарить радость”.
В вагоне метро я закрыла глаза. Шум невыносимо давил на голову, люди вокруг огромными жирными мухами пожирали пространство, мне чудился треск помех – густой до безумия.
“Не смотря ни на что, живи!”
Я сделала шаг в сторону, ломая грань привычной реальности. Медленно открыла глаза. Никого в вагоне не было. И сам вагон стоял. В грязно-серой мгле спертый воздух, в котором медленно тонула пыль. Вокруг царила царственная тишина.. Из стекла на меня смотрели кости моего черепа.
“Не смотря ни на что…”
Под ногами бесшумно ползали слепые змеи. Я дышала так тихо и размеренно, словно не дышала вовсе. Кости моего черепа продолжали космически-серьезно смотреть на меня из-за стекла. На них не было желтого налета. Напротив, неожиданно некрупный череп был совершенно белым, будто его всё это время выжигало солнце.
Я чувствовала себя невероятно спокойно, потому что только теперь ощущала, что нашла свое место в мире. Глубоко под землей, в замершем вагоне метро.
Смерть скалилась мне в лицо так, словно знала наш с ней общий секрет. Я печально улыбнулась и протянула руку к стеклу…
Мир разбился грохотом. Жизнь торжествующе ворвалась в восприятие. Сбивающий с ног людской поток понесся мимо меня к выходу – больше двух десятков живых и здоровых человеческих тел. Я ощутила себя крошечным ребенком, мимо которого величественно несется стадо мамонтов. Жизнь была грязной, грохотала колесами, орала в динамиках, свистела ветром сквозняка.
Она была прекрасна.
Мне тут не место. Тяжелое тело давило на плечи,
– Покажи мне свой мир, – говорила Женя.
Я молчала.
– Или я не могу туда войти?
Я смотрела на нее, на ее маски, на ее принципы, опыт, на ее интересную и не всегда счастливую, далеко нелегкую жизнь.
“Зачем ты рвешься в могилу? Живи. Пожалуйста, живи. Подле меня тебя ничего не ждет…”
– Ты сможешь, – мягко сказала я, отводя взгляд в сторону.
“Но я же вижу, что тебе это не нужно. А даже если будет нужно, я сбегу от тебя, как бежала от всех”.
Я смотрю на череп, череп смотрит на меня, ничего интересного, ничего удивительного, у каждого свой способ поздороваться с вечностью. Некоторым для этого приходится прыгать с парашютом.
Она встретила меня у метро, но я пришла, как обычно, раньше, и пришлось подождать. Мне не в тягость, иногда я люблю ожидание. Она улыбнулась мне, словно освещая ярким светом:
– Привет!
– Привет…
– Это так странно, что ты решила приехать. Надеюсь, это не потому, что ты чувствуешь себя обязанной?
Любой ответ неверен. Чувствую обязанной – плохо. Хочу ее увидеть – тоже плохо, потому что не правдоподобно. А врать нельзя.
– Мне нравится с тобой общаться, что бы ты ни думала.
Это правда, но это не та правда, которую ей хочется слышать. Женя не допытывается.
Она собиралась показать мне горы.
– Прошлым летом я ездила домой, в Петропавловск-Камчатский. Даже не ожидала, что так обрадуюсь городу. Он такой красивый стал за несколько лет, – говорила Женя.
Я слушала, что она говорит, вспоминая скудные знания об этом городе. Мне почему-то сразу представляется море, соленая рыба, снег и туристы, а еще естествоиспытатели восемнадцатого века. Например, Менделеев стоит на корме корабля, бороду ветер сносит набок, а сам он смотрит в небо и тревожно о чём-то думает.
О чём я точно не размышляла, так это о вулкане. Я никогда не интересовалась темой гор.
– Ты знаешь, что там какой-то геолог пропал?
“Там? Где именно?”
Я посмотрела на Женю вопросительно. Мы уже подошли к ее дому. Просторный и чистый подъезд встретил нас прохладой толстых бетонных стен, я с облегчением сняла очки, с помощью которых спасалась от кислотно-ярких лучей света.
– Ну, у вулкана, – пояснила она.
“Это ты всем интересуешься, читаешь новости и всегда в курсе, а я давно отстала от жизни”. Улыбнулась:
– Ничего об этом не знаю.
– Ты что, это очень загадочный случай, я как раз хотела тебе рассказать. Ты точно оценишь.
Я точно оценю, потому что в ее глазах я – коллекционер разных Всяких Историй. Это так. Я люблю мистику, потому что мне интересно находить там зерно рациональности, которое прорастает корнями логических выводов и вытесняет мистику со всех сторон. Как раз в этом для меня и заключается чудо.