Параметрическая локализация Абсолюта

Липень Пилип

– Спасибо тебе, внученька, добрая ты душа, спасибо. Ну а теперь давай-ка спать, пора уже, поздно совсем… Завтра снова в лес сходим, или на речку…

– Не верите, дедушка? Вот посмотрите сюда!

Она свесилась с печи, сияя нимбом. Фигура дедушки Вилена осветилась: бледно–голубые рубаха и кальсоны, бледно-голубая кружка в руке.

– Охо-хо, внученька, и ты, стало быть, тоже радиацией заразилась?.. Бедные детки… все сейчас светятся, жизнь такая. А в старые времена это редкостью было. Помню, в нашей деревне только папенька мой светился, когда с войны пришёл. И то погас постепенно, иногда только вспыхивал, в сочельник или на Пасху. А что говорят – вредно мол радиация, это всё ерунда, папенька мой до девяноста пяти лет дожил без единой хворобы, даже зубы свои остались. Чудо-человек мой папенька был. С войны вернулся героем, с полной коробкой орденов и медалей – потому что на груди не помещались, а на живот или вовнутрь пиджака их нельзя вешать, неуважение. Любил рассказывать, как они с

другом боевого робота в плен взяли. Бывало, сядем мы с соседскими ребятишками вокруг папеньки, ордена перебираем, рассматриваем, а он по нас головушкам гладит да повествует… В то время наши уже в наступление перешли, Корпорацию за Днепр отбросили, но она там накрепко засела и за каждый метр цеплялась. И пошли как-то раз папенька мой с тем другом своим в разведку – разузнать, значит, вражескую дислокацию. Идут они по дубраве не торопясь, то романсы распевают, то марши бодрые, друг друга по плечам хлопают, всё кругом рассматривают, жёлуди собирают. А тут вдруг затрещали деревья со страшной силой, и, откуда ни возьмись, прёт на них боевой робот, огромный-преогромный, больше слона! Тогда они ещё крупные были, не то, что сейчас, как комарики. Увидел их да как заревёт: кто вы такие есть? А сам уже атомные пушки наводит, чтобы стрелять. Испугался папенька не на шутку, но смекнул – надо робота обмануть. И кричит ему: я – президент Корпорации, а со мной мой верный военный министр! Удивился робот: да как же так? Совсем вы на президента с министром не похожи, и в придачу форма не того цвета! Папенька ему объясняет: мы здесь по ошибке оказались, ехали в резиденцию, а попали отчего-то сюда, странно, правда? Пока по лесу блуждали, проголодались и наелись желудей, а они волшебными оказались, вот нам лица и перекосило… А форму такую надели, чтобы от вражеских солдат не отличаться, погубят ведь нас, если узнают. А, роботы, внученька – они же добрые и доверчивые, вот и этот поверил моему папеньке – и всю дислокацию разболтал, и в лагерь наших за папенькой пошёл, а уж там его скрутили и перепрограммировали. Так-то… Чудо-человек мой папенька был, что и говорить. Любил меня до чрезвычайности, до самой женитьбы на плечах катал, на праздники ассигнации дарил, сахарных петушков мне на сковороде выплавлял, Овидия вслух читал, пока не засну… А я, внученька, по молодости этого не ценил. До сих пор себе не могу простить, что так мало папеньку обнимал да целовал, так мало ласки да нежности ему подарил… Юность – чёрствая пора, внученька.

– Дедушка Вилен, а хотите – вот мы сейчас заснём, а утром вы молоденьким проснётесь? И будете уже по-правильному и по-умному жить? Сделать так?

– Сделай, сделай, фантазёрочка моя. Спокойной ночи.

11. На следующее утро

Много лет уже вставал дедушка Вилен не позднее шести, но на следующее утро заспался, как младенчик. Раскрыл он глаза свои, а солнышко на сервант весело светит, и даже пыльный графин блестит ярко, с укоризной. Неужто одиннадцать? Все грибы проспал! Он почесал живот и обнаружил его упруго вздувшимся – с чего бы? Вроде и не ел вчера более чем обыкновенно. Отвернул одеяло и сел осторожно, привычной боли в спине опасаясь. Боли не было. Ноги тоже странно растолстели за ночь, плотно заполнили кальсоны, а в правом колене почему-то не скрипнуло. Опершись руками на матрас, он поднатужился, чтобы встать, и какая-то волшебная сила подбросила его вверх. Он зажмурился – что за напасть? – ожидая падения и болезненных травм, но не упал, а остался стоять, твёрдо и уверенно. Грудь сильно дышала, хотелось двигаться, громко говорить, и было страшно, что тело совсем разладилось и сейчас резанёт сердце. Но не резало. Он протёр… нет, только поднял руку, чтобы протереть глаза, и увидел, что рука чужая – ни коричневых пятен, ни вялых синих вен, а вместо них – толстая розовая кожа и кучерявые чёрные волоски. Чёрные? Чудеса!

– Привет! – Вероника свесилась с печки и рассматривала его.

– Здравствуй, внученька.

– Нет, теперь я тебе никакая не внученька, а младшая сестрёнка!

Неужто правда?? Он шагнул к умывальнику и вгляделся мутное зеркало: правда. Сквозь разводы зубного порошка проглядывало упитанное молодое лицо, гладкощёкое, полногубое. Оскалился: белозубое.

– Неужто правда, внученька? Неужто ты меня молодым сделала? – он хлопнул себя по бокам, по ляжкам, взъерошил густые волосы. – Ай да удивление, ай да волшебство!

– Ты давай бросай этот былинный выговор! Говори нормально! – сказала она строго. – Как тебя в молодости звали? Виля?

– Виля… И что мне теперь делать, внученька?

– Вероника, а не внученька, запомни! Делай, что хочешь. Живи!

– А людям я что скажу?

– А кому какое дело?

Дедушка Вилен не нашёлся, что ответить. И вообще ничего не мог сообразить, шутка ли… Потоптавшись и повздыхав, он вышел в соседнюю комнату, одеться. Штаны не налезали на ноги, он достал из шкафа другие, но и они были малы. Придётся снять кальсоны… Мама дорогая! Что же это? Крепнет, поднимается! Сто лет уже такого не было! Да как быстро! Я уж и забыл, какой он здоровенный! Дедушка Вилен поспешно натянул штаны, треснув швом, с усилием застегнул ширинку, влез в свой самый большой

пиджак в английскую полоску и вернулся к Веронике, подальше от греха. Вероника уже спустилась с печки и выглядывала в окно.

– Ну что ты стал? Умывайся, чисть зубы! Как маленький.

– Вероника… Кто же ты такая, что время подвластно тебе?

– Во мне локализован Абсолют – так сказал профессор Валентин Валентинович. Я – Бог.

– Боюсь я тебя, Вероника… – он сгорбился и пятился от неё. – Я человек простой, обычный, маленький, не праведник совсем… Пощади меня…

– Не бойся, не бойся меня, Виля! – рассмеялась она, подбежала, обхватила ручками. – Я тебя не обманываю! Честно-честно желания все исполню, правда! Я же не злая, а добрая! Я тебя люблю, мой дедушка! Давай скорее завтракать!

12. Сразу лезут в огород!

За завтраком дедушка Вилен осмелел и ежеминутно испытывал молодое тело: напруживал руки, щупая бицепс под рукавом, гладил себя по щеке, дивясь гладкости кожи, сгибал и разгибал стальную вилку. При этом он довольно глупо улыбался, смеша Веронику. Потом, не докончив перловую кашу, дедушка Вилен сорвался с места и побежал на веранду – лязгнул старыми кастрюлями и выкатил откуда-то из-под верстака ржавую двухпудовую гирю, всю в паутине. Считай, Вероничка! Он стал выжимать её вверх сначала правой рукой – двадцать, потом левой – двадцать. Бросил гирю, выскочил на улицу, крутанул кран, торчащий из-под фундамента, и сунул голову под холодную струю. Сорвал и отбросил пиджак, тельняшку, майку, и долго плескался, блестя здоровым жирным телом. Расправив плечи, набрал в грудь воздуха и изо всех сил проревел: Ээээээ! Захохотал, подхватил Веронику на руки, закружил. Из-за соседского забора неодобрительно смотрела бабка в платочке.

– Михайловна, здравствуй! – крикнул ей дедушка Вилен.

– Внуки, что ли, Виленовы? – прошамкала она с подозрением.

– Внуки!

– А чего кричите? Ишь, невоспитанные.

– Бабки, бабки, бабки, бабки,

Бабки – бешеный народ.

Как увидят помидоры –

Сразу лезут в огород! – пропела Вероника громко, и бабка погрозила им кулаком, сплюнула и заковыляла прочь.

Дедушка Вилен совсем потерял голову: бегал по двору, отжимался на кулачках, плясал вприсядку, стоял на руках, и, наконец, запыхавшись, растянулся на траве. Но снова вскочил, схватил грабли и с силой запустил их в небо, как копьё. Они с Вероникой дружно поворачивали головы, следя за их долгим взлётом, переворотом в апогее и стремительным падением прямо на крышу дома. Хруст, треск! Старый шифер проломился, поднялось серое облако пыли.

– Ничего! – смеялся дедушка Вилен, – этот дом всё равно старьё, ветошь, давно сносить пора!

Он упёрся плечом в стену, подналёг, и дом скрипнул.

– Уф. Ай да внученька, ай да Вероничка! – он взял её ладошки в свои огромные руки. – Вот спасибо тебе! А я ещё не верил, старый дурак!

Тут он неожиданно вспомнил об остатках перловой каши, и они вернулись в дом. Дедушка Вилен докончил кашу и принялся за чёрный хлеб. Вероника смотрела.

– Только приодеться тебе нужно по-современному, – заметила она. – А то ты на бомжа похож.

– Так у меня нету ничего! Покупать надо! Денег раздобыть и в город ехать, – с минуту он жевал медленнее, нахмурившись и раздумывая, но скоро просветлел, проглотил последний кусок и скомандовал: – Идём!

Они опять вышли во двор, обогнули дом и оказались в огороде, заросшем высокой крапивой и одичавшим сиренью. Дедушка Вилен топтал крапиву направо и налево, прокладывая тропинку к яблоне, той самой, стучащей по ночам ветвями в окно. Добравшись до окна, он нагнулся и отодвинул какую-то доску и достал лопату. Потом отмерил от яблони три шага на юг и пять на восток и стал копать. Что там у тебя? – Вероника ёжилась и переступала с ноги на ногу, боясь крапивы. Клад! Зарыл здесь банку с деньгами, на похороны скопил! С пенсии! А теперь они мне уже долго не понадобятся! Правда же? Правда, – подтвердила Вероника. Но если бы ты умер, кто бы смог эту банку найти? Дедушка Вилен легкомысленно дёрнул плечом и продолжал рыть. Углубившись по колено, он отложил лопату и присел на корточки, осторожно раскапывая землю руками. Вот она, родимая! И, гордо глядя на Веронику, он поднял банку – трёхлитровую, с жёлтой этикеткой, доверху заполненную свёртками долларов.

13. Абсолютно счастлив

Вероника уже села в кабину пикапа и пристегнулась, но дедушка Вилен медлил, держась за раскрытую дверцу.

– Внученька?

Она подняла брови.

– Если я теперь здоровый совсем, то может мне можно и того?..

– Чего того?

– Ну… Выпить можно мне? Немножечко?

– Да пей, раз хочется! Ты что, тоже пьяница? За бутылкой тянется?

Заулыбавшись и приговаривая, что вовсе не пьяница и что только глоточек, он старческой походкой засеменил к забору. Михайловна! Михайловна была тут как тут. Они о чём-то посовещались, тряся головами и взмахивая руками, и Михайловна передала ему через забор бутылку коньяка и пачку папирос в обмен на банкноту. Не сходя с места, дедушка Вилен открутил крышку, отпил несколько глотков из горлышка, спрятал бутылку в пиджак и засеменил назад к машине. Глаза его стали умильными, масляными.