Паранойя. Почему он?
Шрифт:
– Нашла, о чем переживать. Он скоро уедет на смену, так что до завтра его не увидишь. Лучше подумай, что скажешь своей бабке, - «успокоил» Сережа.
Как сказать «бабке», что я останусь где-то на ночь, я совершенно не представляла. Наверняка меня уже хватились и находятся в недоумении. Как бы не подняли шум и охрану не отправили на поиски. Но и отказаться от этой ночи не могла. И даже не столько из-за желания, скорее, чтобы Сережа вдруг не вздумал – таки отвезти меня куда-то заграницу и не обнаружил, чья я падчерица.
Знаю, это мерзко, и он наверняка меня
– Баня готова, идите мойтесь, - отвлекает от тяжелых дум окрик Петра Михайловича. Вот только от этого вполне однозначного «идите мойтесь» становиться не по себе. Я еще не была готова разделить столь интимный момент.
Конечно, после того, что здесь происходило это звучит, по – меньшей мере, смешно, но то было на эмоциях, спонтанно. А тут… Я не представляла, как разденусь перед этим мужчиной, как он будет смотреть на меня, как разденется сам… Перед мысленным взором промелькнула первая встреча: крепкое, загорелое тело, мокрые, красные трусы, абрис их внушительного содержимого, и несмотря на любопытство, захотелось зажмуриться, как маленькой девочке.
Определенно, я не хочу раньше времени убедиться насколько там все внушительно. Пусть будет сюрпризом, чтоб было не страшно…
Встретившись с Сережиным насмешливым взглядом, вспыхиваю. Господи, если бы он прочитал мои мысли, наверное, помер бы со смеху! И словно в подтверждение уголки его губ начинают подрагивать.
– Попарить вас, Анастасия Андреевна? – веселясь, любезно предлагает он, вгоняя меня еще сильнее в краску.
– Э-э… нет, спасибо. Я как–нибудь сама справлюсь, - выдавив улыбку, открещиваюсь я.
– Ну, иди тогда. Справляйся, - ухмыльнувшись, кивает он в сторону двери, а после, почесав макушку, окидывает обреченным взглядом последствия нашего медового безумства, и смешно становится уже мне.
– Может, тебе помочь?
– Да я тоже как-нибудь сам, - прихватив со стола ложку и присев на корточки возле медогонки, начинает неторопливо есть мед.
– Ну, с этим - то делом, конечно, - заметила я со смешком.
– Зря ты не попробовала. С медогонки мед самый вкусный.
– С тебя тоже было вкусно, - выдала на автомате, пялясь на его вишневые, блестящие губы, и только потом сообразила, что сказанула. Сережа хмыкнул, скользнув по мне таким взглядом, что меня снова в жар бросило и многозначительно предупредил:
– Ты нарываешься, Сластён.
– На что? – приподняв бровь, уточняю провокационно. Сама не знаю, какой черт дергает за язык, и откуда вообще во мне это кокетство, но рядом с этим мужчиной почему-то просыпается что-то эдакое.
– На газосварщика, - меж тем парирует он, и поднявшись, достает из-под стола ведро с тряпкой.
– А всё это время кто был?
– Можешь считать, джентльмен.
– Однако.
– Иди, а то будет тебе «однако».
– Ой, какой грозный, - насмешливо пропела я и только повернулась, чтобы уйти, как мне прилетел хлёсткий шлепок по заднице. – Ай! – взвизгиваю
– Ой, какая звонкая попка.
– Сережа! – возмущенно пыхчу, потирая горящую огнем ягодицу.
– Ты… ты… совсем?
– Ну, пока еще нет, но будешь здесь стоять и будет совсем.
– «Совсем» будет, если ты еще раз так сделаешь!
– Ой, какая грозная, - передразнил он, улыбаясь во все свои белющие тридцать два, и подмигнув, направился к выходу.
– Еще какая, - пригрозила я, и тут же получила по второй ягодице.
– Очень звонкая, - резюмировал этот гад и поспешил скрыться за дверью.
– Дурак!
– бросила я ему вдогонку, и покачав головой, не выдержала - рассмеялась.
Правда, мое веселье быстро сошло на «нет», стоило подойти к бане. Петр Михайлович смерил меня таким взглядом, что захотелось убежать и никогда больше не показываться ему на глаза. К счастью, он ничего не сказал. Бросил на лавку свежий березовый веник, и всучив мне халат с полотенцем, быстро ушел.
Конечно, было неприятно, но отчасти я его понимала. Если бы мой знакомый притащился ко мне ни свет ни заря с какой-то девицей и чуть не отымел ее на моём столе, вряд ли я бы излучала тепло и гостеприимство. Вот только что-то подсказывало мне, что неприязнь Петра Михайловича обусловлена совершенно иными причинами.
Какими?
Пока раздевалась, я размышляла над этим вопросом, но так ни к чему и не придя, переключилась на более насущные проблемы.
Что сказать маме? Как отпроситься? А главное – готова ли я вообще к такому шагу?
Сомнений и страхов было куча. Я боялась, что все слишком быстро; что нет никакой определенности, обязательств и чувств со стороны Сережи; что я ему потом стану неинтересной, да и просто, что будет дико больно и много крови. Бред, конечно, но все равно как-то неловко и боязно.
Такие идиотские мысли крутились в голове, пока меня не разморило и не начало клонить в сон. Кое-как оторвав свою тушку от полка, я выползла из бани, горя лишь одним желанием – чтобы мне поскорее выделили кровать. Но подойдя к увитой плющом беседке, где, судя по запаху, мужчины обедали, мой сон, как рукой сняло, стоило только услышать голос Петра Михайловича.
– И не надоело тебе по прошмандовкам таскаться? Когда ты уже угомонишься?!
У меня внутри все жгутом стянуло, к горлу подступила тошнота. То, что меня отнесут в категорию девиц с низкой социальной ответственностью я не ожидала, как и последовавший ироничный ответ:
– Как свою ту самую найду – так сразу.
– Единственное, что можно среди бл*дей найти - это какой-нибудь трипак.
– За это не переживай, с бл*дями я пока завязал. У меня теперь, видел, какой цветочек аленький, - это прозвучало так цинично, что у меня заныло в груди.
– Видел. Уже не знаешь, как извратиться, - неодобрительно фыркнул Петр Михайлович. –И не жалко тебе? Совсем ведь девчонка.
– Ну, не я, так – другой, - следует небрежный ответ, от которого обида подступает острым комом.