Парашют для утопающего
Шрифт:
Бабушка обиженно поддернула губы к подбородку, ухватилась за подол форменного халата и заскрипела:
– Щас как наверну тряпкой-то по лыткам, штоба путних женсчин не порочила. С чегой-то мне сто? Мне всего токо восьмой десяток миновал! Я ить за свово-то второго почти девочкой побегла, всего-то сорок пять было. И то потому что трое детишек на руках осталось, поднимать надо, а ён богатый был. Каки ж сто?
– Нет, ну тут я промахнулась, – пошла на попятный Василиса. – Я все поняла – ваш муж был богатый, вы – молодая и красивая, трое детей, я только не пойму – от чего Малевский-то скончался?
– Так
Василисе стало нехорошо. С каждой минутой разговор становился все страшнее и непонятнее.
– Господи, боже мой… А с чего ж он… А может, ему кто помог? Может, его кто-то взял и того… в петлю сунул? А получилось, будто бы он сам, а? Ну отчего же такой успешный, известный человек и…
– Не, никто его никуды не пихал, милицья сказала – ай-яй-яй, как обидно, токо тут никакого сустава с преступлением нету, сам он как есть в энту петлю полез, желание евойное было такое. Дык, а чо не полезть-то, я слыхала, продали его! – пояснила старушка. – Он не смог перенесть обиды, чо ж в самом деле – виднай такой мущщина, а его, будто кабачок какой, – взяли и продали! От ентого он сам в петлю сунулся. От так, мила моя.
Василиса вспомнила все, что ей было известно про Малевского. Стало все только запутаннее.
– Нет, ну я понимаю – он посоветовал кое-кому избавиться от болезни, тот превратил это в… ну не важно, во что, и Малевский, не выдержав психологической ответственности… Но при чем здесь купля-продажа?
– А чо ты ко мне-то прилепилась?! – взбунтовалась, наконец, старушка. – Вот ить как впилась, чистый клешш! И нудит тута, и нудит! Я пока тута с тобой язык ломаю, у меня вон ужо цельна зверина тропа натопталася! Все так и дуют мимо тряпки! Давай, мила моя, шуруй отседа! Некогда мне! И ишо, главно – прилепилась и кровь пьет! Ну, чисто клешш!
Из здания университета Василиса вышла еще более растерянной, чем вошла.
– Ничего не понимаю… – бормотала она под нос себе, шагая к остановке. – Кто его мог продать? И что там было продавать? Методику какую-нибудь? Может, этот наш благодетель Артур людьми торгует? Или смерть психолога никак с сынком не связана? Очень замечательно получается. По совету господина Малевского некий больной излечивается, однако ж теперь погибают многие другие, ни в чем не повинные граждане. Но это господин психолог переносит стойко, а вот собственная продажа… А почему я решила, что он знал про все чудачества Артура? Скорее всего тот ему просто ничего не рассказывал. А вот продажа… черт, в каком смысле продажа? Предательство, что ли?
Василиса села в троллейбус, уперлась в окно хмурым взглядом и просто не знала, что делать. Конечно, Артура надо брать. Но это сказать легко, а как такого детину возьмешь? Только если пьяного да в смирительной рубашке. Да и какая рубашка его выдержит? Неужели эти смирительные рубахи все на один размер шьют? И где их продают, интересно? Вот бы купить! Артуру этому… да Люсе парочку, чтобы не скакала по утрам по родственникам, когда такое под самым носом творится. И ведь знает, что опасно! И еще Пашка-сынок все никак не может со своими делами
Вообще-то подруги никогда не обращались к нему за помощью: во-первых, знали, что это бесполезно – накричит, под замок посадит, а сам будет ковыряться до Второго пришествия. А во-вторых, никто еще до сынка так откровенно к Люсе не цеплялся. И к Василисе. Да, честно говоря, к ней и сейчас не больно-то прицепились. Просто любопытно – а чего этот Артур Василису не выбрал? Чем это она ему не подошла? Ах, ну да же! У нее уже есть сын, а у Люси нет.
Увидев за окном знакомый пейзаж, Василиса резво вскочила и кинулась к выходу. Нет, она не проспала свою остановку, просто здесь жила Ольга, а Василиса Олеговна уже попросту боялась оставлять подругу на улице одну.
У Ольги ее встретили радостными воплями. Вопил, конечно, Василий.
– Уй ти мой масенький! Надо же, как ты обрадовался! Люся! А Оля где? Иди к бабе на руцки, иди ко мне, моя рыбонька! – засюсюкала Василиса и потянулась к малышу.
– Ты руки сначала помой, – строго пресекла ее поползновения Люся. – Оля сейчас придет, она в магазин понеслась… Василий, не кричи, баба тебя не пугает, она просто так радуется. Видишь – бабушка улыба-ается… Вася, немедленно улыбнись ребенку! Да нет, скромненько улыбнись, чего ты всю челюсть ему демонстрируешь?
Василиса и так улыбалась, и эдак, но ребенок не умолкал.
– Нет, Василиса, не подходящая у тебя внешность – видишь, как мальчонка расстроился.
Василиса помыла руки и уже без спроса ухватила ребенка на руки.
– Тоже мне! – фыркнула она, сообразив, в чем дело. – Психолог – внешность у меня не подходящая! Пеленки менять надо было!
Пока они пеленали маленького Василия, большая Василиса подробно рассказала, как она побывала в университете.
– Вот теперь и думай – отчего тот профессор Малевский в петлю кинулся, – причмокивала она губами. – Хоть бы записку какую оставил, мол, виноват во всем Артур… мы даже его фамилию не знаем.
– А может быть, и не он, – не согласилась Люся. – Ты же понимать должна, психологи – они с какими только психами не работают.
– Нет, это психиатры! А психологи, те по большей части – со спокойными общаются.
– Вот и довели его спокойные… Вася! Ну чего ты на малыша вторую пеленку крутишь? У них же тепло в доме!
Перебранку подруг прекратила Ольга – она ворвалась в дом с огромными пакетами, увидела Василису и затараторила:
– Ой, как здорово, что вы сами пришли. А я думаю – сейчас приготовлю перчики фаршированные, салатик накрошу и тете Васе позвоню, посидим! Мам! Давай, я Васю покормлю, да его спать уложить надо. Только ты его на руках не качай, пусть сам в кроватке засыпает.
Ольга покормила малыша и унеслась на кухню, а Люся прикрыла дверь и осторожно взяла внука на руки.
– Люся! – громко зашипела Василиса. – Ольга же просила не укачивать, пусть сам засыпает в кроватке.
– Ага – сам! А ты иди, у Ольги спроси, отчего это она сама в кроватке не засыпала? Только на ручках? Прямо все такие педагоги!
К тому времени, когда подоспели фаршированные перцы, маленький Вася уже посапывал носиком, а рядом с ним, на большой кровати, мирно храпели обе сыщицы.