Паразитарий
Шрифт:
— Мало.
Она мне дала еще шесть копеек. Я возмутился и еще раз повторил:
— Мало.
За моей спиной стоял хорошо выбритый лупоглазый человек с тонкими усиками и золотыми зубами. Я вздрогнул, увидев его. Впрочем, тут же решил, что обознался.
— Вот вам мои двадцать копеек и уходите отсюда прочь, — сказал он любезно.
Человек нагло сунул мне свои двадцать копеек, которые я тут же отшвырнул, что привело его соседа в неистовство:
— Ах, нашими деньгами швыряться! Да кто вы такой, чтобы швыряться деньгами. Понаехали сюда! Совсем обнаглели…
— А кто вы такой?! — закричал я. — Вы
— Ах, вы еще и шовинист! Вот вам за это, — и ударил меня в лицо.
Старушка, которая стояла за лупоглазым, закричала:
— Да что же это такое — среди бела дня бить человека! Кто позволил!
— Я его знаю, — крикнул подбежавший полупьяный гражданин и ударил соседа лупоглазого тростью. Тот оскалился. Он был сильным человеком. Ему удалось схватить за шиворот меня и полупьяного гражданина и стукнуть нас лбами. Раздался такой звон, точно два колокола ранили друг друга насмерть! И тут-то началось… Со всех сторон бежали люди. Кто-то размозжил лупоглазому голову, меня двое громил раскачали и швырнули в витрину магазина. Стекло разлетелось на мелкие кусочки. Я был окровавлен и ушиблен, но не настолько, чтобы потерять сознание. Я выползал из магазина, когда подоспела вооруженная милиция. Меня схватили и потащили к дому, где уже шла большая потасовка. Увидев нас, вооруженная толпа кинулась будто бы спасать меня. Милиционеры бросили свою добычу и нырнули в распахнутые двери. Мне дали нож, и я вместе со всеми побежал вдоль улицы. На перекрестке строили баррикады. Катили бочки, несли мешки с песком, с сахаром и мукой. Валили светофоры и столбы. Киоск, в котором я недавно еще покупал газеты и журналы, был перевернут. Ветер листал журналы и газеты. На соседних улицах раздавались выстрелы, кто-то кричал и просил о помощи. Потом все разбежались. Появились машины с газами. Примчались и бронемашины с всасывающими устройствами. Бронетранспортеры раскрывали свои мощные пасти и всасывали в себя людей, разные тяжелые предметы и даже мешки с сахаром. Я влетел в огромное брюхо броневика, когда он уже был набит до половины повстанцами. Двери захлопнулись, когда броневик был набит до отказа. Невозможно было пошевельнуться. Кто-то сказал:
— Лишь бы выхлопные газы не запустили.
— А что это такое? — спросил женский голос.
— Это смерть, — ответил мужской голос. — В прошлом тысячелетии были такие машины, которые назывались душегубками. Пускали выхлопные газы, и люди умирали.
— Это же варварство.
— А что поделаешь?
— Вы не могли бы, сударь, убрать с моего лица локоть, — это ко мне обратилась девица лет восемнадцати.
— Господи, — сказал я. — А вы-то как здесь оказались, Зилочка, дорогая?
— Я счастлива, что вы обрадовались мне, — улыбнулась Зила. — Разве я могла вас оставить в такой беде!
— Но как это случилось? Что послужило поводом? Неужто этот лупоглазый? Неужто из-за двадцати копеек надо идти на баррикады?
— До чего же вы наивный! Неужели вам неясно, что лупоглазый, как вы выразились, отнюдь не рядовой индивид даже на уровне нашего счета.
— Какого счета?
— Бесовского, мой милый. Вам повезло близко соприкоснуться с персоной особого доступа к Патриарху Всея Темных Сил. Впрочем, вы уже с ним встречались.
— Я встречался? Да я его в первый раз
— А если я вам скажу, что этот лупоглазый и есть тот, кто преследовал вас после смерти Топазика? — шепотом произнесла Зила. — Хорошо, что вы не взяли у него двадцать копеек, иначе ваша душа принадлежала бы ему. Вы не взяли от него платы, а он вам устроил эту душегубку. Умоляю вас, хоть дальше ведите себя попристойнее. И еще одна просьба к вам. Тут под нашими ногами устроились двое подростков. Они нахулиганили, — Зила залилась раскатистым смехом, — мне и пересказывать вам, в чем состояло их хулиганство, неловко. Так вы за ними присмотрите. Молодежь нам еще пригодится. Чао, мой милый, я улетучусь, здесь, в этой духотище, невозможно находиться.
На моих глазах она растаяла, а на ее месте оказались двое подростков. Одного звали Феликсом, а другого — Шурой, или Сашей. Феликс был высок и красив, и когда он поднялся с пола, то показался мне совсем не подростком, а молодым человеком.
— Сколько же тебе лет?
— Семнадцать, — застенчиво сказал он, и в улыбке я вдруг узнал что-то знакомое.
— А какая у тебя фамилия?
— Скабен, — ответил он.
— Господи, ты сын Даниила Исааковича?
— Это его отец, — ответил Шура.
— Спасибо, Шура, — сказал я и погладил подростка по головке. Он был маленький, крепенький, совсем ребенок.
— Меня зовут Сашей, — представился Шура.
— Это одно и то же, — сказал я, но Шура стал спорить, доказывая, что в жизни все слова имеют разные значения.
— Даже если одну буковку изменить в слове и даже не буковку, а одну половинку буковки, — пояснил мне Шура, — то можно попасть в тюрьму и даже на всю жизнь испортить себе жизнь.
— И что это за буковка такая? — спросил я.
— Буковка как буковка. Обыкновенная «т», палочка, а сверху перекладинка, а мы эту буковку в нескольких местах переправили на «п», — Шура вдруг залился горькими слезами и сквозь слезы стал говорить, что он и слова этого не знал до сегодняшнего дня, но утром они с Фелей читали объявление, а к ним подошел взрослый дядечка и пояснил — это нехорошее слово, и мы стали переправлять букву «т» на букву «п». Нам это показалось смешным, и мы, как дураки, хохотали возле рекламного столба, пока нас машина не всосала…
— Ничего не пойму. Какие буковки, какие объявления? — сказал я.
— Объявление было таким: "Все желающие играть в БОЛЬШОЙ ТЕННИС могут записаться. БОЛЬШОЙ ТЕННИС укрепляет здоровье, веселит душу, улучшает кровообращение, ну и всякое такое…" Так вот, мы в слове «теннис» заменили букву «т» на букву «п», а потом нас всосала машина, а этот дядечка стоял в стороне, хохотал и приговаривал: "Веселит душу и укрепляет здоровье…"
— У него были тонкие усики и глаза навыкат?
— Да, лупатый он был сильно. И золотые зубы.
— Да, это он, сволочь, — проговорил я, обнимая подростков.
— Что теперь с нами будет? — спросил Шура, вытирая слезы.
— Не падайте духом, господа офицеры, — попытался я взбодрить подростков. — Самое худшее, что может быть с нами, — это смерть, а это уж не так страшно. У меня есть одно обезболивающее средство, так что если придется…
Шура, к моему удивлению, в один миг прекратил хныкать, сжал губы и гордо сказал:
— А мы не боимся. Было бы за что умирать…