Паренек из Уайтчепела

Бергер Евгения Александровна

Здесь она снова схватила его за руки, заглянула в глаза, умоляя о верном ответе.

Он отстранился, потер подбородок:

– Это так скоро. А как же дело?..

– Которое, Джек? – взвилась Мара жужжащей пчелой. – То самое, участвовать в котором тебе запретили? Разве не сам ты об этом сказал?

Она понимала, что вовсе не новое дело не дает Джеку уехать – здесь было другое, и это ее по-настоящему разозлило.

Злило и сейчас, целую ночь спустя, пусть даже Джек и сказал, что ей волноваться не стоит.

Она

не было в этом уверена, вот и стояла у домика разносчика кошачьей еды с поднятой для стука рукой.

Джек запретил ей какие-либо самовольства, но ей просто в отместку хотелось совершить что-нибудь эдакое, противоречащее всему.

И ему в первую очередь.

Мара решительно постучала.

В доме послышались шаркающие шаги, и она стиснула рукоять маленького ножа в кармане, купленного еще прошлым летом и ставшего ей верным товарищем и другом.

На пороге возник болезный старик в телогрейке и шарфе, со слезящимися глазами.

Он прошамкал:

– Чем могу быть полезен, юная леди?

И Мара несколько растерялась: она не думала, что он будет таким... неопасным. Всего лишь дряхлый старик с покрасневшим носом и слезящимися глазами.

– Простите, я прихворал, – оправдался он перед нею. – Простуда вдруг одолела. Который день сижу дома, а лучше все не становится. – И снова спросил: – Так чего вы хотели? Чем могу быть полезен?

Мара ослабила хватку на рукояти ножа и ответила:

– Я ищу разносчика кошачьего корма в Кенсингтоне и на Уордингтон-стрит. Слышала, там промышляете вы?

– Я... – Лицо старика помрачнело. – Это моя территория. – И он хлопнул себя по бокам. – Так и знал, что Дикон-пройдоха учудит какую-нибудь пакость.

– Дикон? – переспросила Мара.

– Ну да, племянничек мой никчемный. Сказал, заменит меня, пока я хвораю, мол, нечего волноваться. И вот тебе на... Ну, что он наделал? – осведомился он с напором.

Мара замялась, не зная, как поступить: высказать предположение об отравленном мясе – отпугнуть самого преступника, а смолчать...

– Я... ну...

За спиной раздались мужские шаги, казалось, кто-то с трудом переставлял уставшие ноги, раздался скрип старой тележки и воздух наполнил запах несвежего мяса.

– А вот и племянничек мой. – С прытью, которую девушка никогда бы в нем не обнаружила, старик выскочил за порог и ухватил за ухо появившегося мужчину. – Ну, что ты наделал, несчастный? – вопросил он в явном раздражении. – Признавайся, пока не поддал хорошенько. – И он потянулся к палке, стоявшей у самых дверей.

Мара не сомневалась, что угрозу он свою выполнит, и мужчина – давно не юный подросток – тоже знал это. Он сник, разом скукожился, на глазах его выступили слезы...

Мара невольно отворотилась: было неловко глядеть на слезы взрослого человека, особенно мужчины.

Однако пришлось пересилить себя, когда он внезапно заговорил:

–

Я не хотел, видит бог, не хотел убивать этих животных, они ведь ни в чем не виноваты, если подумать. Но я не сдержался, не смог, когда увидал, как они носятся с ними, словно с родными детьми, надевают ошейники с бриллиантами, покупают еду, холят и лелеют, тогда как сотни настоящих детей умирают от голода и болезней. И никому нет до этого дела! Ни одному из этих напыщенных богачей на Мейфере и в Кенсингтоне. Они плевали на них... А эти дети... – слезы побежали быстрей по щекам говорившего, и старый разносчик выпустил, наконец, его ухо.

– Что ты наделал? – только и спросил он полным обреченности голосом. – Что ты наделал?! – повторил по слогам.

– Добавлял яд в мясо, – ответила Мара вместо него. – Умерло не меньше десятка животных. А еще скончалась миссис Коупленд с Уордингтон-стрит, отравлена тем же ядом, что и ее бедный питомец. Полиция может подумать, что вы причастны и к этому преступлению!

Она не знала, действительно ли полиция может такое подумать, но припугнуть бедолагу было не лишним.

И тот испугался: два ярко-красных пятна выступили у него на щеках.

– Я ничего такого не знаю, – пролепетал он с ужасом в глазах. – Я только хотел заставить их прочувствовать, что значит родного ребеночка потерять. Животное – ведь не человек, человека я б никогда... Никогда бы не тронул человека! Как же так... Почему она умерла?

– Где вы брали тот яд? – поинтересовалась у разносчика Мара.

– Купил крыс потравить в амбаре, да только и думал о том, что Мэри моя умерла. Что больше не увижу ее... Что кабы нашлись бы деньги для правильного лечения, она бы... А тут эта работа, и все эти разжиревшие, в золоте шавки – что-то во мне и щелкнуло.

Мара, что уж душой кривить, хорошо его понимала: он потерял ребенка и обезумел от горя, подмеченная несправедливость жгла каленым железом.

– Как же тогда миссис Коупленд? – спросила она. – Вы не имеете к этому отношения?

– Нет же, конечно же, нет, – вскинулся несчастный мужчина. И застонал: – Что же со мной теперь будет?

Оба – старик и мужчина – глядели с тревогой и видимым беспокойством. Мара подумала, что выдавать их не станет... Пусть полицейские сами их вычисляют, коли сумеют, не ее это дело.

– Я про вас не скажу, – мотнула она головой, – но и вы бросьте животных травить. Они в вашем горе не виноваты, вы и сами о том говорите! – И заключила: – Надеюсь, убийцу миссис Коупленд вскоре найдут и про вас благополучно забудут. Просто не делайте глупостей!

– Боже мой! – только и сумел выдохнуть мужчина. Лицо его исказилось от облегчения, оплыло восковою свечой... И Мара развернулась, чтобы уйти.

Только он вдруг воскликнул:

– Постойте! Когда, говорите, умерла эта женщина, миссис Коупленд?