Паренек из Уайтчепела
Шрифт:
– И что это значит? Миссис Коупленд – добрая женщины, светлой души человек, она приютила меня, когда я в этом нуждался, ни разу куском хлеба не попрекнула. И пусть мой племянник почил три года назад, меж нами с Эмилией все было давно решено: я мог оставаться здесь сколько угодно. На правах друга и родственника... Так она мне и сказала еще после смерти супруга.
– То есть причин ненавидеть миссис Коупленд у вас не было?
– Боже правый, конечно же нет! Она была моим другом и благодетельницей. С ее смертью теряю я больше, чем, смею заверить, приобрету. Ведь
Харпер спросил напрямую:
– Вы с ним не в ладах, правильно я понимаю?
– Можно и так сказать, – согласился старик. – И мое положение в доме теперь под вопросом... Боюсь, он поступит именно так, как всегда и мечтал: выставит родственника за дверь. Даже преклонный возраст не станет ему помехой...
– Чем же вызвана эта явная антипатия?
– Полагаю, моим полным невежеством в искусстве, а еще неумением принять его сторону в спорах с матерью о выбранном поприще. Он ведь художник, должно быть вы слышали?
– Кажется, кто-то упоминал.
– Художник и вертопрах, – продолжил старик, довольный осведомленностью собеседника. – Живет в Париже, этом вертепе безнравственности и порока, рисует с обнаженной натуры (бесстыдно даже представить такое!) и называет все это искусством. ИСКУССТВОМ, представьте себе такое! А еще обижался неодобрению матери... Говорил, она жизни не понимает: мол, мазульки его однажды прославиться могут. Их потом-де, за деньги огромные покупать станут, а она его-де наследства лишить желает.
– А желала? – вклинился Харпер.
– Был такой разговор, что уж скрывать. В прошлый приезд, да и в этот, пожалуй... Сильно хозяйка тогда осерчала, сказала-де, надоело ей ждать, пока он ума наберется. Мол, жаждет мужского плеча и поддержки...
И Харпер вклинился снова:
– Уж не на полюбовника ли она намекала, а, мистер Хэнкок? Я слышал был у нее молодой да удалый.
Старик оскорбился, Джек понял по резкости его слов, тембру голоса:
– Судить ее – мне не по нраву, да и поздно уже. Скажу только, сердце у нее было большое, любвеобильное, и если кого она и любила после супруга, то, верно, не наше то дело.
– То есть о нем вы не знаете ничего, верно я понимаю?
– Вернее не скажешь.
– Но знали хотя бы, что он существует?
– Догадывался, – нехотя признал Хэнкок. – Подчас появлялись коробки конфет, дорогие духи. Но я не считал должным интересоваться!
– А как же мисс Флойд, она интересовалась?
– Мисс Флойд... Полагаю, что нет, иначе я знал бы об этом.
– Значит ли это, что между вами с мисс Флойд существовало дружеское расположение?
– Как между мисс Флойд и между каждым из нас, инспектор. Мы жили дружной, счастливой семьей, пока не случилось... все это.
Повисло недолгое молчание, как будто, инспектор продумывал новый вопрос, однако спрашивать он не стал, лишь попросил:
– Расскажите, как ЭТО случилось.
Старик то ли всхлипнул, то ли скрипом отозвались его старческие суставы, только звук
– Что тут особо рассказывать? Эмилия убивалась по Принцу, была сама не своя. Металась из комнаты в комнату, руки заламывала – вот я и предложил чаю попить, чуток успокоиться, что ли. Знал, добрая чашка только поможет... Она согласилась. Мы расположились в гостиной, дворецкий принес поднос.
– Вы хорошо его знаете?
– Дворецкого, сэр? – удивился Хэнкок. – Он служит здесь долгие годы. Не думаю, что он как-то причастен...
Но Харпер его не дослушал:
– Кипяток разливали из одного чайника, верно я понимаю?
– Конечно, разве могло быть иначе?
Инспектор, видимо недовольный ответом – все выходило сложней, чем он думал – потер гладко выбритый подбородок.
– Было хоть что-то, что ела или пила только умершая и больше никто? – осведомился он.
Хэнкок задумался, припоминая, и Джек встрепенулся, когда он воскликнул:
– Конфеты. Маленький шоколадный набор... Как же я раньше не подумал? Она их нашла за диванной подушкой, даже нам предложила, но мы отказались... – и побледнел. – Полагаете, яд мог быть в них? То есть, возьми я хотя бы одну... – голос его надломился, затих полуфразой.
– Где сейчас эти конфеты?
– Полагаю, что там же...
Харпер выскочил на порог так стремительно, Джек едва успел отскочить.
– Где чертов Брэкстон? – осведомился он с недовольством. – Тебя не должно здесь быть. Отправляйся по адресам.
У Джека упало сердце: первое настоящее преступление, а его гонят прочь, словно дворнягу.
– Брэкстон караулит у дома, инспектор, – ответствовал он. – Вы сами ему так велели.
– Так позови этого идиота сюда... – И тут же добавил: – Но для начала отправляйся в гостиную и отыщи коробку шоколадных конфет. Принесешь их сюда!
– Есть, сэр, – обрадовался парнишка.
Вихрем пронесся в сторону гостиной, замедлился у порога, тело хозяйки как бы обязывало к этому, и напрямую направился к бархатному дивану светло-бордового цвета. Раздвинул подушки, а вот и она, коробка конфет... с тремя пустыми ячейками.
– Ага, – раздался голос инспектора Харпера за его спиной, – так я и знал: кто-то грел уши у самой двери. Кто подслушивал недозволенное! – Покрутил он пальцем в сторону Джека, словно ввинчивал пару шурупов в крышку его гроба. – Попался, голубчик!
– Сэр, я только сделал, как вы велели.
– Я велел отыскать коробку конфет, но не сказал, где искать в первую очередь. – Голос мужчины так и сочился злорадством. – Ты же направился напрямую сюда... – Он ткнул пальцем в сторону дивану. – Знал, где искать, а значит, подслушивал. – Харпер подошел совсем близко, выхватил злополучный шоколадный набор из его рук. Да еще прошипел прямо в лицо: – Ридли, может, и ценит грязных уличных проходимцев с талантом к подслушиванию и неумением подчиняться, я же такого не потерплю. Понял, Огден? Не потерплю. Убирайся отсюда на улицу, где тебе и место. Адресами займется кто-то другой...