Паренек из Уайтчепела
Шрифт:
– Вчера в районе обеда.
– Вчера, – мужчина задумался, как бы припоминая. – Вчера рано утром я видел богатого джентльмена на Уордингтон-стрит. Еще удивился, что он вышел так рано... Обычно богатые раньше полудня не появляются. А этот спешил, вроде как торопился куда-то...
– Сможете его описать?
– Это вряд ли, видел его только издалека. Но волосы на висках у него поседели!
Джеку едва ли спалось прошлой ночью: непроходящие, тревожные мысли мучили его даже во сне.
Аманда.
Скорый отъезд.
Смерть миссис Коупленд
А еще неудавшаяся мечта о полицейской карьере.
Надо бы с инспектором Ридли попрощаться, нехорошо уехать вот так, ничего не сказав, но как это сделать, Джек тоже не мог и представить.
Ридли поверил в него, выпросил это место...
И вот.
У дверей участка остановился кэб, из него появился молодой человек с тростью в руках. Окинув здание заинтересованным взглядом, он неторопливо проследовал внутрь – Джек следом за ним, он как раз шел на работу.
– Мне сказали, здесь я найду инспектора Харпера для разговора по делу миссис Эмилии Коупленд, – произнес посетитель, замерев между стойкой регистраций и дверью. – Меня зовут Френсис Лайонс. С кем я могу поговорить?
В дверях кабинета появился инспектор Харпер, высокий, жилистый, он занял почти весь проход.
– Инспектор Харпер, – представился он. – О чем пойдет речь, любезный?
Его наигранное добродушие мистер Лайонс принял за чистую монету: пристукнул прогулочной тростью по полу и произнес:
– О смерти моей милой Эмилии, инспектор. Кто мог совершить это ужасное, во всех смыслах бессмысленнейшее преступление?
Инспектор осклабился:
– Возможно, сейчас и узнаем. – И он рукой пригласил посетителя в свой кабинет.
– Итак, кем вы приходились умершей, мистер Лайонс? – вопросил инспектор, не в силах скрыть самодовольной улыбки.
Ему казалось дело раскрытым, оставалось лишь уточнить факты.
– Сердечным другом, – отозвался молодой человек.
– То бишь любовником?
– Это слишком грубое слово для обозначения наших с Эмилией чувств. Мы были больше, чем просто любовники, инспектор: нас связывало чувство намного более крепкое, нежели просто физическое влечение, если вы понимаете.
Харпер покачал головой.
– Признаться, не понимаю, – произнес он, то ли провоцируя собеседника, то ли действительно этого не понимая.
И Лайонс вскочил со стула:
– Это было настоящее чувство, инспектор! – воскликнул он с пафосом, далеко не наигранным, и снова упал на сидение стула. – Мы любили друг друга с тем особенным чувством, испытать которое редко кому удается.
Теперь он сник и сидел, низко опустив голову, словно вспышка негодования растратила весь заряд бодрости в его тощем, щегольски одетом теле.
– И разница в возрасте никак этому не мешала? – осведомился инспектор. – Миссис Коупленд пусть и была женщиной особенного очарования, однако давно отсчитала четвертый десяток, и для такого, простите, юного джентльмена, как вы... Кстати, сколько вам лет, уточните для протокола?
– Мне двадцать три. – Молодой
Инспектора его отповедь тронула, разве что, вскользь: он был человеком той редкой породы, что, почитая себя лучше других, на дерзости, высказанные в свой адрес, не обижаются. Просто не допускают, что те могут по-настоящему их касаться...
Вот и сейчас он лишь улыбнулся.
– То есть, я правильно понимаю, желать смерти убитой женщине у вас не было явных причин? – осведомился он у собеседника и выложил на стол коробку шоколадных конфет.
– Ни явных, как вы изволите выражаться, ни тем более скрытых причин. Повторяю, я любил эту женщину, а она любила меня!
– И этих конфет вы ей не дарили? – Харпер постучал по коробке указательным пальцем.
– Не дарил, – подтвердил молодой человек. – Конфеты – так пошло, когда речь идет об истинных чувствах. Я отдал ей сердце! Неужто конфеты равноценны тому?
Харпер потер подбородок: такие слова ему редко приходилось услышать. Мальчишка казался по-настоящему искренним, пусть он ему и не верил.
– Значит, конфет вы возлюбленной не дарили, – повторил он как бы в раздумье, – и новой любовницы, более юной да побогаче, себе не нашли. Иначе оно всяко бывает: вы захотели уйти, миссис Коупленд вас не пускала, возможно, шантажировала чем, – он выжидающе поглядел на собеседника, вдруг выдаст себя хоть чем-то, – и вы решили освободиться...
– Ваши предположения оскорбительны, инспектор!
Лайонс снова вскочил со стула, грохнул тростью по полу.
– Не знаю, откуда вы набрались такого, инспектор, возможно, все дело в Дэвиде... Это он вам такого наговорил? Очернил меня, как только возможно. Никогда не любил меня, что уж скрывать!
Харпер глянул на лист перед глазами.
– Дэвид – это сын миссис Коупленд? – осведомился для полной уверенности.
– Именно он. Спесивый малый... К тому же, – произнес Лайонс так, словно это только сейчас пришло ему в голову, – художник. А вы знали, что в пигмент берлинской лазури входит толика яда, цианистого кали? Как знать, вдруг это он отравил свою мать, устав от ее извечных придирок?
И молодой человек с вызовом поглядел на инспектора.
Аманда прибыла на Уордингтон-стрит сразу после обеда, решила принести соболезнования, заодно попытаться что-нибудь разузнать, и все то на правах старой дружбы с Дэвидом Коуплендом. Их матери когда-то дружили, и дети частенько встречались в Гайд-парке за ловлей бабочек и игрою в мяч.
Правда, это было давно.
Так давно, что казалось неправдой...
– Миссис Уорд. – Старая леди, приветствующая ее в малой гостиной и облаченная в глубокий траур, казалась черной не только одеждой, но и лицом. Следы искреннего страдания пролегли бороздами-морщинами вокруг рта и у глаз.