Паренек из Уайтчепела
Шрифт:
В ту же секунду, осознав, что случилось, Тень метнулась к двери, уже не таясь, ошалев от страшной догадки, она думала лишь о том, как сбежать из этого темного дома и от собственного поступка. Но оказалась в ловушке...
Входная дверь была заперта, а ведь она только что вошла через неё, а позади, за спиной, кто-то шёл за ней следом, чиркая спичкой.
Святая Мадонна, помоги и спаси! Что за проклятые штучки?
А пламя запаленной свечи становилось всё ближе, и вот уже чьи-то шаги затихли у неё за спиной. Тень, схватившись за крестик у себя на груди, в суеверном, паническом ужасе обернулась...
У неё за спиной, высвеченный
Кинжал, который побледневшая Тень всё так же сжимала в руке, выпал из её разжавшихся пальцев и, оглушительно звякнув, будто бы обличая в едва не случившемся преступлении, затих между Тенью и ее обличителями.
– Что вы смотрите? – Тень не выдержала молчания. – Подловили? Довольны? Злорадствуете в душе? Будь проклята Бьянка и день, когда она появилась на свет. Я ни секунды не сожалею о том, что сделала с ней! Не сожалею... – И вдруг, истерически разрыдавшись, Тень рухнула на пол на подкосившихся под нею ногах.
Агостина де Лука рыдала в каком-то безумном, неистовом исступлении. Нет, она, как и сказала, не сожалела о собственном злодеянии по отношению к родному ей человеку – она сожалела, что так глупо попалась в расставленные силки. И Джек полагал, именно это побуждало бежать злые, колючие слезы, застилавшие ей глаза...
– Вечно Бьянка была во всём лучше меня, – говорила она, смахивая их с глаз. – Своим статусом старшей дочери и наследницы, красотой, о которой писали стихи красивые мальчики вроде бедного Камберини, улыбкой, характером, даже псом, которым все умилялись, как чудом невиданным. Разве это всё справедливо? Разве же я виновата, что родилась годом позже и сделалась тенью старшей сестры? Уж лучше бы вовсе не появлялась на свет, чем влачить это жалкое существование в роли вечной статистки.
– Бьянка любила тебя, – глухо откликнулся мрачный Фальконе. – Ты была ее младшей, любимой сестрой, о которой она неизменно заботилась.
– Пфф, – Агостина презрительно фыркнула. – Да она эту дворнягу любила сильнее меня! На него тратила баснословные деньги, а мне выделяла жалкие крохи, постоянно укоряя за каждый потраченный сольдо. Я устала терпеть унижения и попрёки! Выпрашивать деньги... и наблюдать, как она веселится на празднике жизни в объятиях очередного любовника! Полагаете, Камберини нужна была эта старая курица? Как бы не так. Он выбрал её просто по старшинству, по наличию денег и статуса... – И с надломом: – Будь у меня то же самое, он был бы со мной, а не с Бьянкой. Так почему я должна была...
И Джек догадался:
– Вы влюблены в Камберини. И то, что они с вашей сестрой объявили о свадьбе, сподвигло вас...
– Да, – крикнула женщина, прерывая его, – да, я люблю Джулиано! Всем сердцем. А эта ничтожная тварь опять собиралась отнять у меня самое ценное – любовь всей моей жизни. Что ей стоило выбрать другого? Любого из тех глупых мальчиков, что десятками увивались за ней... Но нет, она выбрала Джулиано! Уверена, лишь потому, что прознала о моих чувствах к нему.
– Ты несправедлива к сестре. Бьянка не была злой! – возразил ей Гаспаро. – Возможно, несколько легкомысленной, но не злой. Уверен, она понятия не имела о твоих чувствах к бедному мальчику...
Старик выглядел совершенно раздавленным. Он сидел, глядя на распростертую у своих ног расхристанную племянницу,
Он и сейчас как будто не верил...
Бедный старик!
– Ах, много ли вы понимаете, дядя! – с горькой иронией прошептала де Лука. – Мы были с ней сестрами долгие годы и, конечно же, понимали друг друга получше многих других. Поверьте мне, Бьянка знала, что я люблю Джулиано...
– Возможно, она и сама любила его...
Агостина истерически рассмеялась.
– Да она, как течная сука, была влюблена каждый месяц в другого, – зло выплюнула она. – Но стоило мне захотеть кого-то себе, как сестрица решила выскочить замуж! Вы находите это случайным? Я – нет.
Джек спросил, стоило ей замолчать:
– Как у вас оказался ключ Пьяжио?
– Это вышло случайно, – скривилась де Лука. – В расстроенных чувствах, в тот первый вечер после оглашения за столом, я долго бродила по саду, не в силах взять себя в руки, вернуться в дом и... слушать, как эти влюбленные голубки тешатся в общей постели, ничуть не заботясь о чувствах других. О приличиях. Святая Мадонна, я жаждала крови сестрицы, как никогда! И тут услыхала возню в кустах азалий неподалеку: кто-то из слуг миловался со своею возлюбленной. Слышались стоны, быстрые поцелуи... Я дождалась пока разгоряченная парочка выбралась из кустов и ушла и только тогда, направившись тем же путем, заметила блеск металла в траве у дорожки... Подняла его. Это был ключ. Ключ от винного погреба! Догадаться было несложно, сопоставив твоего слугу Пьяджио, дядя, которого я узнала, и эту находку. Я подумала, что отдам ему поутру ключ, пристыдив за возню в хозяйском саду с какой-то служанкой...
– Но не отдали? – спросил Джек.
– Нет, не отдала. – Она презрительно на него посмотрела. – Я задремала уже перед рассветом, встала поздно...
– Не в шесть, как сказали мне ранее.
– Нет, около девяти.
– И, чтобы придать своим словам достоверности, сослались на телегу зеленщика, прибывавшую всегда в это время, как на факт, подтверждавший вашу прогулку в столь ранний час.
– Именно так, милый мой Джино, – подтвердила уже не рыдавшая женщина.
– И именно это вас выдало, – сказал он. – В день смерти вашей сестры зеленщик прибыл с двухчасовым опозданием, чиня слетевшее колесо. Я не сразу обратил на это внимание, но, когда сопоставил ваши слова со словами повара с кухни, признаться, несколько удивился и... задался вопросом... Вы либо ошиблись, либо солгали. Ошиблись? Со всяким бывает. Но если солгали... Зачем? Почему?
И Фальконе, долго молчавший, взмолился почти:
– Агостина, моя дорогая, скажи, что это вышло случайно? Что ты не хотела причинить вред сестре?
Женщина вскинула подбородок.
– Я ни в чём не раскаиваюсь, – повторила она ранее сказанное. – Ни в чём. Бьянка сама виновата: никто не тянул ее в погреб насильно.
– Расскажите, что там случилось, – потребовал Джек.
Агостина де Лука окинула его взглядом, а казалось, лезвием полоснула: таким острым, холодным он был. Но рассказывать все-таки начала...