Пари
Шрифт:
— Бывшая…? — неожиданно сипло переспрашивает Катя.
И только после этого до меня доходит эхо брошенных Тихим слов.
Как в замедленно съемке прокручиваю время назад, про себя повторяю: «Это бывшая Лекса!» и вдруг соображаю, что он назвал его не «моего друга» и даже не «моего партнёра». Он сказал «Лекса», назвал его по имени. А Катя не переспросила, кто такой Лекс и почему его так странно зовут (как реагировали все без исключения мои знакомые, когда я называла его так).
Но окончательный и единственно верный вывод я все равно не успеваю
— Виктория? — Она моргает, повторяя мое имя очень медленно, как будто от интонации зависит, та самая ли я Виктория или, может, случилось тотальное непонимание.
Катя тянется к наброшенной на плечо шали, цепляется в красивую винтажную брошь в виде корзинки с фиалками, которую безжалостно прокручивает несколько раз, пока небрежно наброшенный на плечи утонченный аксессуар не затягивается вокруг ее шеи словно удавка. И я обращаю внимание на ее пальцы — длинные и тонкие, с аккуратным маникюром на идеальной форме ногтей. Всегда немного завидовала девушкам с такими красивыми «модельными» руками, потому что у самой короткие и пухлые сардельки, несмотря на то, что визуально я как будто вешу меньше нее как минимум на пару кило.
Я уже видела эти пальцы. Я, блин, их из тысячи узнаю, потому что часами их рассматривала на разных фото, пытаясь угадать по цвету лака и украшениям, какой модели или красотке из социальных сетей они могут принадлежать.
— Эстетка? — произношу то единственное «имя», которым могу ее называть.
Несколько долгих и оглушающе тихих мгновений мы смотрим друг на друга. Лицо Кати из озадаченного сначала становится растерянным, а потом медленно застывает до состояния гипсовой маски. Свое я видеть не могу, но мои эмоции наверняка примерно в том же диапазоне.
Как такое возможно, что единственная девушка, за которую минуту назад я была готова броситься грудью даже на Тихого — та самая девушка, которую я тихо и беспомощно высмеивала за каждое ее красивое фото? Та самая, которая даже мысли свои писала так интересно, что я невольно начала ждать каждый ее новый пост?
В голове не укладывается.
— Пойдем, Кать, пока эта змея и тебя не отравила. — Тихий пытается взять ее за руку, но Катя успевает отодвинуться и его здоровенная лапа ловит только воздух. — Кать, я же серьезно говорю. Эта тварь…
— Игорь, ты не мог бы помолчать? — перебивает она. — А лучше — просто уйди.
— И оставить тебя наедине с этой кикиморой?!
— Я злой и страшный серый волк. — не выдерживаю и все-таки иронизирую, — а еще питаюсь молочными младенцами и беспомощными невестами своего бывшего. И да, в последнее время голодаю, Тихий, так что на твоем месте я бы прислушалась к доброму совету и свалила, а то вдруг решу сделать исключение и задрать себе на ужин свинью?!
Тихий еще раз смотрит на Катю, беспомощно вскидывает руки и отходит на несколько метров. Потом, когда видит, что она до сих пор недовольна, отходит еще дальше, и еще, пока расстояние между нами не становится безопасным для разговора тет-а-тет. Если
Странно, но «отступление» Тихого не приносит никакого облегчения. Наоборот, теперь, когда мы с Катей остались одни и больше никто не мешает поговорить, перспектива резкого выяснения отношений становится все более необратимой.
— Значит, Виктория, — первой начинает она, разглядывая меня как будто впервые. При этом делает это совершенно буднично, без высокомерия или зависти, без единой эмоции, которая дала бы мне повод мысленно обозвать ее «стервой» и пусть в ход весь арсенал своих гадостей. — Виктория…
— … Николаевна Лисицына, — представляюсь полностью, хотя она наверняка ожидала услышать что-то другое.
— Много о тебе слышала, — говорит Катя и снова без тени иронии.
— Прости, что не могу сказать того же.
— Лекс не очень любит распространятся о своей личной жизни, — понимающе и еле заметно улыбается она, давая понять, что обо мне она знает тоже явно не от первоисточника. И ту же подтверждает мою догадку, кивая себе за спину, где в десятке метров нервно расхаживает Тихий.
— Всегда знала, что он тот еще балабол, — не могу удержаться от пары ласковых. — Обычно я не поливаю людей дерьмом просто так, но Тихий — исключение.
— О тебе он примерно тоже самое говорил.
— Ну значит у нас с ним глубокая и крепкая взаимная ненависть, — кривляюсь я. — Что еще он обо мне рассказывал? Что я проститутка и последняя продажная тварь?
— Нет, — она как будто даже безразлично пожимает плечами, — только что ты предала Лекса, украла его акции и вышла замуж за его брата.
Катя как под копирку повторяет то же, что и остальные. Я уже настолько привыкла, что научилась не реагировать и воспринимать обвинение как надоедливую считалочку, но в «исполнении» Кати они звучат совсем иначе. Может потому что она говорит это без высокомерия и нарочитого издевательства, а просто констатирует как ужасный и грязный факт моей биографии. Сразу хочется достать невидимый зонт и закрыться им от гадостных осадков.
— Это правда, — не вижу смысла отнекиваться.
На ее лице красноречиво написано, что ей мое подтверждение в общем-то и не требовалось.
И снова на какое-то время повисает пауза, во время которой я краем глаза замечаю, что Тихий пристально следит за нами, видимо готовый в любое время порвать меня на тряпки, если посмею хоть пальцем тронуть его ненаглядную. Даже обидно — да за кого он меня вообще считает? Ладно я сука и стерва, но на всю голову отбитой истеричкой точно никогда не была!
— Значит, вы теперь… — начинает Катя и я спешу ее перебить.
— Он меня уволил, — пожимаю плечами, — и дал денег, чтобы я исчезла из его жизни.