Пария
Шрифт:
Резко остановившись, я развернулся и почувствовал сильное облегчение, увидев, что Герта всё ещё стоит. Однако безжизненно поникшие плечи и голова говорили о другом. Спустя секунду я заметил оперение, торчавшее в центре её груди. Арбалетный болт пригвоздил её к деревянной стене сарая позади. Навсегда останется загадкой, почему я не слышал звона тетивы, но долгие годы с тех пор научили меня, что посреди бойни чувства многое пропускают.
Услышав треск ворота, я перевёл взгляд с обмякшего, словно тряпичная кукла, трупа Герты на человека в дюжине ярдов от меня. Он был одет в старую плохо сохранившуюся кольчужку, бурая ржавчина которой контрастировала с недавно начищенным нагрудником.
Рука Герты выскользнула из моей, и я бросился в атаку, подняв за собой облако снега, а из моего горла утробным рыком вырывалась дикая ярость. Более опытный воин бросил бы арбалет и достал бы кинжал. Но этот солдат, как я увидел, подбежав к нему, был всего лишь испуганным мальчишкой, даже младше, чем я сперва подумал. Надо отдать ему должное, он умудрился вставить тетиву в замок до того, как я до него добрался, но болт, который он достал из колчана, отлетел прочь, когда я низко пригнулся, а потом взвился вверх, вонзив нож ему под подбородок. Я прыгнул, обхватил его рукой и уронил, не выдёргивая нож, и в падении заталкивал его всё глубже – от удара клинок вошёл ему прямо в мозг.
Он дёрнулся подо мной, кашлянул, брызнув мне на лицо кровью, и замер. Я слез с него, быстро осмотрелся в поисках других солдат и, никого не увидев, схватил мёртвого паренька за ноги и потащил его в сарай. Я не был знаком разнообразными ремешками и застёжками, с которыми нужно разобраться, чтобы сначала снять, а потом надеть нагрудник, так что понадобилось несколько минут лихорадочной возни, прежде чем удалось прикрыть свою грудь этой хитрой приспособой. Со шлемом оказалось попроще, и я подумал, что на мне он сидит лучше, чем на владельце. Не зная, сколько у меня осталось времени, я оставил прочие части снаряжения парнишки, за исключением кошелька с жалкими восемью шеками, колчана и арбалета, который подобрал на снегу, выбежав из укрытия.
«Не беги», – сказал я себе, и постарался изобразить что-то похожее на солдатскую выправку, ковыляя по снегу нарочито прихотливым курсом в сторону тёмной стены леса. Вокруг были уже и другие – алебардщики в красно-золотых ливреях, которых я в прошлый раз видел на казни герцога: люди короля. Они прочёсывали окраины деревни, то и дело останавливаясь, чтобы проткнуть любого лежачего, которому не посчастливилось перед ними дёрнуться.
Эта оконечность Моховой Мельницы по мере приближения к лесу немного поднималась, и отсюда открывался хороший обзор на центр деревни. Большую её часть закрывал дым от полыхающих домов. За исключением нескольких зданий поодаль, все строения там уже горели, создавая жуткий спектакль движущихся теней над сценами различных ужасов.
Я увидел одного человека из клана Шильвы, который еле ковылял, размахивая топором в круге вооружённых мучителей. Огромный косматый мужик впечатляющего роста с каждым безрезультатным взмахом топора издавал кличи на диалекте Фьордгельда, и эти крики превратились в визг, когда один солдат бросился вперёд и вонзил наконечник алебарды ему в ногу. Остальные расхохотались и тоже бросились вперёд, поднимая и опуская алебарды и секачи.
– Не стой, разинув рот, болван!
Я тут же обернулся и увидел рядом бегущего по снегу
– Вали того уёбка! – крикнул он, указывая на что-то у деревьев.
Проследив за его рукой, я разглядел в качающихся тенях леса бегущую фигуру – длинноногий человек, который двигался весьма быстро. В банде мало кто обладал таким ростом, и я не раз видел, как он бегает, поэтому сразу узнал убегающего Конюха.
Я не стану утверждать о каких-либо колебаниях касательно моих дальнейших действий. Не стану, дорогой читатель, оскорблять твою проницательность, притворяясь, будто испытывал душевные муки или нежелание, поскольку мне кажется, ты уже понял состояние моей души в этом повороте нашей истории. Однако, да будет известно, что я не испытывал никакого удовольствия, когда взял из колчана арбалетный болт и уложил его на ложе. И не смаковал удовольствие, когда поднимал и нацеливал оружие: блестящая полоска зазубренного наконечника болта метила на снег, пока не совпала с убегающей тенью Конюха. Несмотря на все его недостатки, на утомительные верования и бесконечные проповеди, он был одним из нас, и мне больно было спускать этот болт. Разумеется, не так больно, как ему.
У меня не было особых навыков или опыта в обращении с арбалетом, но мы с Эрчелом довольно часто играли ворованным, и основы я знал. А ещё, полагаю, близость неминуемой смерти всегда оттачивает навыки, если только удастся справиться со страхом, чтобы не тряслись руки.
Болт пролетел по небольшой дуге, попал Конюху в плечо, и он рухнул на землю к удовлетворению моего нового товарища.
– Зоркий глаз, в кои-то веки. Пошли. – Пробегая мимо меня, он хлопнул меня по плечу. – Дам тебе половину любого добра, что у него есть.
Я чуть медленнее пошёл по его следам в снегу, постоянно крутя головой и проверяя, нет ли поблизости других солдат. К счастью, когда я добрался до Конюха, ближайший из них маячил примерно в сотне шагов.
– Ещё остались силы драться, а? – весело заметил алебардщик, уклоняясь от пинка длинной ноги Конюха. Тот уставился на нас перекошенным от ярости и боли лицом. Красный наконечник болта торчал из плеча, а обмякшая рука бесполезно болталась. Другой он вцепился в нож и периодически пытался встать и броситься на солдата, но боль вынуждала его рухнуть обратно.
– Заклинаю вас, мученики, – услышал я его хрип, – даруйте мне силу сразить неверных.
– Набожный разбойник! – удивлённо обрадовался солдат. – Прости, друг. – Он шагнул вбок и врезал древком алебарды Конюху по голове. – Мученики нынче не здесь. Только мы явились вершить правосудие.
Вся весёлость резко слетела с его лица, и он нанёс очередной удар, на этот раз по сгорбленной спине Конюха – судя по звуку, достаточно сильно, чтобы сломать ребро.
– И ты же не станешь утверждать, что это не заслуженно? – Он скривился в ухмылке от злобного наслаждения и снова опустил древко алебарды, породив очередной глухой хруст ломающейся кости.
– Подержи, – сказал он, передавая мне алебарду, и вытащил из ножен на поясе фальшион. – Чтобы назад его труп не тащить. – Он поставил сапог на спину Конюха, заставив его распластаться, и поднял фальшион двумя руками. – Друг, если хочешь последний раз помолиться, то сейчас самое время.
Он повернулся ко мне и заговорщически подмигнул, явно собираясь срубить голову Конюха с плеч, как только тот заговорил бы. Но тут новый взрыв пламени из деревни полностью осветил моё лицо, и солдат озадаченно замер.