Пария
Шрифт:
– Они уже схватили Декина Скарла? – спросил я. Солдат моргнул, и я увидел, как на него нахлынуло понимание. Он успел наполовину повернуться ко мне, но не смог увернуться от моего удара, и я вогнал острое лезвие алебарды ему в лицо. Я горжусь тем ударом, которого хватило, чтобы стальной наконечник пробил кость и хрящи так глубоко, что перерубил хребет. Солдат на конце оружия обмяк, и под его весом древко вырвалось из моих рук, а я тем временем зыркал по сторонам, высматривая, не видел ли его кончину кто-нибудь из его товарищей.
– Неблагодарный, – сказал слабый от боли голос.
Конюх лежал на спине, из его рта вырывалось дыхание с алыми каплями, и снег под ним темнел от крови, текущей
– Они его схватили? – спросил я. – Декина.
Он со стоном вздохнул и кивнул. Его слова вылетали прерывистыми, наполненными болью хрипами:
– Сняли пикеты… сначала, тихо… Никто не знал, что… происходит, пока не начали арбалеты… Потом они были… повсюду. Слишком много, не справиться…
Он обмяк, глаза расфокусировались, и я потряс его.
– Декин, – настаивал я.
– Он сражался… убил нескольких… а потом высокий рыцарь… защитник… пришёл.
Я бросил ещё взгляд на деревню, выискивая высокую фигуру в доспехах среди клубов дыма и мерцающего мрака.
– Болдри, – выдохнул я. – Он здесь?
– Со своими рыцарями… и не только. Он сбил Декина… посохом. Даже не стал… вытаскивать меч. Потом его люди… связали его. А всех остальных… – Конюх снова обмяк, глаза ещё сильнее погасли.
– Юстан? – потряс я его. – Лорайн?
– Не видел. Я побежал… – Я увидел проблеск стыда в его угасающем взгляде. Почувствовал, как выходит из него сила, и его голова упала на снег. – Я осрамился перед мучениками… страхом своим… – Руки его вздрогнули, так слабо, как крылья раненой птицы, пытающейся взлететь. – Умоляю вас… святые мученики… блаженные Серафили в благодати своей… узрите моё раскаяние и примите душу мою… Не откажите мне в портале…
Он продолжал бубнить свои молитвы, руки всё сильнее взметались, а голос становился всё громче. Я уже видел такое раньше – люди находили последние запасы сил на пороге смерти, перед тем, как она их забирала. Он мог ещё минуту или две разглагольствовать, привлекая ненужное внимание. А ещё, если бы я оставил его в живых, то какой-нибудь солдат мог бы выпытать из него знание, что не все члены банды Декина умерли этой ночью.
– Тс-с, – сказал я, положив руку на лоб Конюха, удерживая его на месте. – мученики и Серафили знают, что у тебя на сердце.
Я думаю, это улыбка выдала моё намерение, поскольку, когда я ему улыбался, кроме как в насмешку? Лицо Конюха посуровело и приняло выражение, которое я видел чаще всего: холодное, разочарованное осуждение.
– Неблагодарный, – тихо, но тщательно выговорил он это слово.
Я приставил лезвие фальшиона к его шее, и улыбка соскользнула с моих губ.
– Да, – сказал я.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Забежав в лес, я выбросил арбалет, а следом нагрудник и шлем. Мне нужно было пробежать много миль до рассвета, а с таким весом я бы не смог этого сделать. Но фальшион оставил. У него был приятно увесистый клинок, и, судя по лёгкости, с которой он вскрыл шею Конюха, острое лезвие, которое мне ещё пригодится. Перекинув на груди пояс солдата так, чтобы фальшион оказался на спине, и ногам ничего не мешало, я побежал. Вскоре пошёл снег, довольно густой, который пролетал через деревья и укрывал землю. Двигаться по нему было труднее, зато утешало, что следы скоро заметёт, и любая погоня замедлится. Но всё равно я бежал, сломя голову, и вслушивался, не раздастся ли вдалеке лай собак. Следы-то снег,
Я ещё в раннем детстве понял: чтобы убежать от погони, нужно отдаться своим страхам. Когда смерть кажется неизбежной, тело отвечает всеми укоренившимися инстинктами, придавая силу и скорость, обычно недоступные простым смертным. Я совсем не пытался сохранять равномерный темп, позволяя панике заставлять меня бежать со всех ног, и в моей голове ярко разыгрывались недавние сцены резни. Как ладонь Герты внезапно обмякла в моей, как истязали человека с топором, конец Конюха – как он захлебнулся от крови, когда глубоко вонзилось лезвие фальшиона. И вдобавок ужасы, которых я не видел, но знал, что они имели место посреди спалённых развалин деревни. В последующие годы я выяснил многое из того, что случилось во время Резни на Моховой Мельнице, как её называют в истории, и всё там оказалось даже хуже, чем в воспалённых фантазиях моего охваченного ужасом мозга.
Со временем я узнал, что братьев Тессил загнали в амбар, и некоторое время они храбро сражались. Когда амбар подожгли, они бросились в атаку в пылающей одежде и с горящими волосами. Рубин умер быстро, а Даника схватили и заставили смотреть, как солдаты по-всячески надругались над трупом его брата. Истории разнятся, но большинство сходится на том, что Даник встретил свой конец, когда его повесили на крыльях мельницы, используя внутренности Рубина в качестве верёвки.
Шильвы Сакен не было той ночью среди многочисленных жертв. Однако большей части её дикарского клана не так повезло, как и жителям Моховой Мельницы. Тех, кого не убили во время первого приступа, прикончили при попытке сбежать, либо согнали в огороженный загон. Наутро шериф зачитал герцогский указ, объявлявший их самовольными поселенцами на герцогских землях, и, следовательно, подлежащими обязательной службе по найму.
Примечательно, что среди выживших той ночью оказались плохо организованные восточные разбойники. По всей видимости, родня Эрчела очень не спеша двигалась от Леффолдской поляны к Мельнице, и, благодаря своей лени избежав смерти, вскоре растворилась в лесах и вернулась в свои обычные охотничьи угодья. По крайней мере, так рассказывали.
А что до Декина, дорогой читатель, так его судьбу ты узнаешь в свой черёд, поскольку она неразрывно связана с моей.
Все эти неприятности мне открылись позже, но той ночью меня заставляло бежать моё живое воображение. Лёгкие горели огнём, ноги болели, а ступни и ладони посинели от холода, но я всё равно бежал. Усталость в итоге меня свалила, когда снег, наконец, стих, а небо, мелькавшее за деревьями, приобрело чуть менее тёмный оттенок серого. Мои ноги подкосились, и я ничком рухнул в сугроб. Кожа уже слишком остыла, чтобы чувствовать, как снег царапает по лицу. На миг я совершенно не мог двигаться, и уже испугался, что могу задохнуться, но потом собрался с силами и перевернулся на спину. Глядя вверх на хаотичное переплетение укрытых снегом ветвей, я наблюдал, как, словно из кипящего чайника, поднимается пар моего дыхания.
С отдыхом неотвратимо пришла боль, как только к онемевшим конечностям вернулась чувствительность и дало о себе знать напряжение от бега. Больно оказалось настолько, что я даже закричал, но всё равно почувствовал признательность, поскольку боль придаёт сил. Я знал, что надо вставать. Знал, что лежать там означало бы смерть. Но всё же искушение было сильным, поскольку боль быстро утихла в согласии с затуманившимся зрением и померкшими страхами, ведь никакой разум не может вечно пребывать в страхе. И уже скоро ледяная насыпь снега, на которой я лежал, стала напоминать тёплый матрас, подобный тому, который я делил с Гертой всего лишь несколько часов тому назад.