Париж в 1814-1848 годах. Повседневная жизнь
Шрифт:
Играли не только в игорных заведениях, но и на балах. Вот описание светского времяпрепровождения в «Историческом ежегоднике» Шарля-Луи Лезюра за 1821 год: «Покончив с танцами, гости направляются в залу, отведенную для игры. Толпа окружает столы, за которыми идет игра в экарте; приблизиться невозможно: те, кто стоит поодаль, просят счастливчиков, находящихся близко к столу, поставить деньги, проверить же, выиграли они или проиграли, удается им, лишь если кто-нибудь из играющих от стола отходит. Игра нынче сделалась всеобщей страстью; мужчины и женщины, юнцы и старики, бедняки и богачи – играют все; дело дошло до того, что теперь люди выезжают в свет не ради того, чтобы насладиться беседой в избранном кругу, а исключительно ради того, чтобы поставить на карту часть своего состояния, рискуя проиграть, но нимало не тревожась ни об обязательствах, данных в прошлом, ни о нуждах, могущих возникнуть в будущем».
О том же пишет и Орас Рессон в книге 1829 года «Гражданский кодекс. Полное руководство для желающих научиться светской учтивости» (1829): «Прежде на балу или на рауте только пожилые дамы, вывезшие в свет своих
Для понимания ситуации стоит пояснить: экарте – карточная игра, в которую могут играть только двое, однако неограниченное число «болельщиков» вправе ставить деньги на того или иного игрока, а по окончании партии могут сами занять место за карточным столом. Порой даже действовало правило, согласно которому проигравший был обязан уступить место одному из зрителей.
Если так охотно и азартно играли в свете, то в специально созданных для этого заведениях игра была еще более рискованной. Самый большой выбор игорных домов разного пошиба предлагал посетителям Пале-Руаяль, о котором Бальзак в «Шагреневой коже» (1831) говорит: «В Испании есть бой быков, в Риме были гладиаторы, а Париж гордится своим Пале-Руаялем, где раззадоривающая рулетка дает вам насладиться захватывающей картиной, в которой кровь течет потоками, но не грозит, однако, замочить ноги зрителей, сидящих в партере». Широко известным было заведение в 113-м номере, «куда каждый вечер сходились охотники до азартной игры, и откуда многие из них выходили с отчаянием, лишившись последнего куска хлеба» (Д.Н. Свербеев). Славились также номера 9, 36, 54, 129, 154. Все игорные дома, кроме номера 154, где посетителю требовались рекомендации, были открыты для всех желающих; репутация этих заведений оставляла желать лучшего.
О посещении имевшего дурную славу игорного дома в номере 36 подробно рассказал американец И.-Э. Джевет, побывавший в Париже в середине 1830-х годов:
«Я вошел в небольшую прихожую, на стенах которой висели на крючках плащи и шляпы. Мужчина, державший в руках палку с тремя ответвлениями, подобную Нептунову трезубцу, и выразительно именуемый здесь бульдогом, внимательно осмотрел меня, а потом принял у меня шляпу и трость. Лакей в запачканной ливрее открыл двери в залу более просторную. Там я увидел около полусотни игроков, на лицах которых были написаны смущение и грусть. Послышался звон монет, потом звук покатившегося шарика из слоновой кости, а затем загробный голос произнес: “Ставки сделаны!” Я оказался в одном из адских уголков Парижа… Я не ожидал, что застану здесь так много народа, ведь часы показывали два пополудни, заведение открылось всего час назад и должно было оставаться открытым до полуночи. В зале имелись два стола с рулеткой и один для игры в красное и черное. Никакой роскоши, стены нечистые, пол грязный. Там и сям были развешаны на стенах правила игры в черных рамках. Слуги подносили игрокам лимонад. Здесь не было дам, которые с натянутыми улыбками побуждают неопытных юношей ввязаться в игру; игроки по собственной воле делали ставки дрожащими руками, причем руки эти были на удивление сильные и на удивление грязные. Это не Фраскати, сказал я себе, это нечто в тысячу раз худшее, – игорный дом для тех, кому нечего проигрывать, для рабочих и для старых развалин, лишившихся здоровья за игорным столом. У одних игроков лица бледнели, у других краснели, и только крупье хранили совершенную невозмутимость. Пока колесо крутится, крупье, держа прелестную маленькую лопаточку параллельно столу, оглядывает игроков с некой снисходительностью. Он кажется даже довольно любезным: если вам надобно разменять деньги, он сделает это с самым дружеским видом! Однако стоит случиться какому-либо спору, и в глазах его вспыхивает огонь истинно дьявольский».
Описанное заведение – это, в сущности, притон, но в Париже имелись также игорные дома высшего разряда, роскошно обставленные и погружавшие посетителей в атмосферу более чем приятную. Таково было упомянутое Джеветом знаменитое заведение Фраскати, располагавшееся в особняке на углу улицы Ришелье и Монмартрского бульвара (там же с 1827 года помещалась контора игорного откупа). Неаполитанский мороженщик Гарки, купивший этот особняк в 1796 году, расписал его стены фресками в «помпейском» стиле и назвал свой игорный дом «Фраскати» – в честь одноименного неаполитанского заведения. Парижский особняк представлял собой одновременно игорный дом, ресторан и гостиницу. Здесь можно было пить, есть, танцевать, сводить знакомство с дамами легкого поведения, любоваться фейерверками и, главное, принимать участие в азартных играх. Если в остальных заведениях игра кончалась в полночь, то заведение Фраскати было единственным, где игра продолжалась позже, а по окончании игры участникам подавали холодный ужин. Впрочем, играть у Фраскати было не обязательно; некоторые посетители приходили сюда просто поужинать или выпить вина после окончания театрального спектакля.
Н.И. Греч, побывавший у Фраскати в середине 1830-х годов, подробно описал это заведение:
«Двое молодых земляков, жаждавших посмотреть все, что есть любопытного и занимательного в Париже, пошли со мною в знаменитый игорный дом Фраскати, в улице Ришелье, недалеко от Италиянского театра. В передней отобрали у нас шляпы и трости. Мы вошли во внутренность. В одной комнате играли в карты (trente et quarante [тридцать и сорок]); в другой – в рулетку; в третьей – в кости. Бесстрастные, хладнокровные банкиры метали карты, вертели рулетку, выплачивали по пяти франков, загребали по ста. Мужчины и женщины сидели и стояли вокруг столов и с нетерпением, жадностью и страхом следили за игрою. Женщины молодые,
Сходное впечатление произвел игорный дом Фраскати на А.И. Тургенева, который в конце 1835 года увидел в его залах «толпу мужчин со всех концов света и с дюжину свежих и отцветающих прелестниц, богато и со вкусом одетых». Красавицы эти, пишет Тургенев, танцуют чинно, и если бы не подбегали иногда к игорным столам, их было бы не отличить от аристократок из Сен-Жерменcкого предместья.
Еще одно популярное место, где можно было играть, обедать, общаться и даже слушать пение знаменитых исполнителей, – Салон (или Кружок) иностранцев на улице Гранж-Бательер (ныне дом 6 по улице Друо). Несмотря на название, здесь бывали не только иностранцы, но и парижане, однако хозяин Салона Ливри, именовавший себя маркизом, особо заботился о том, чтобы привлечь в свое заведение иностранных путешественников. В Салоне иностранцев устраивались среди прочего балы-маскарады. А.Н. Карамзин, побывавший на одном из них, описал его в письме к родным от 19 января 1837 года: «Блестящие освещенные комнаты, в которых толпился весь Париж фашьонабельный, т. е. мужчины; дамы же всех родов были замаскированы. Толпа такая, что только с трудом можно было сквозь нее пробиться, и духота en cons'equence [соответствующая]».
Салон иностранцев, пожалуй, был самым роскошным и самым приличным из парижских игорных заведений. Ставки здесь не имели верхнего предела, и потому посетители проигрывали и выигрывали огромные состояния. Ходили легенды о некоем английском лорде, который за одну ночь спустил в Салоне иностранцев 600 000 франков, и о другом аристократе, который, напротив, выиграл 2 миллиона. В отличие от заведения Фраскати, в которое можно было попасть свободно (довольно было «вечернего платья и благопристойного вида»), желающему побывать в Салоне иностранцев требовалось специальное приглашение. Впрочем, богатые иностранцы получали такие приглашения даже без просьбы с их стороны. Так случилось, например, с Н.С. Всеволожским вскоре после того, как он прибыл в Париж осенью 1836 года: «Мудрено то, как они тотчас узнают о прибытии в Париж иностранца? Кто бы он ни был, откуда бы ни приехал, но если может издержать несколько наполеонов, то добро пожаловать! У этих людей сношения с полицией, а туда приносятся паспорты приезжих».
Впрочем, побывав в Салоне (или «Клубе иностранцев», как он его называет), Всеволожский нашел, что он «стоит посещения»: «Тут, на званых обедах, довольно частых, на балах и концертах, также иногда бывающих, можно найти самое лучшее общество, и особенно путешественников. Дом прекрасно убран; услуга богатая; стол лакомый; в концертах участвуют лучшие артисты. Здесь я в первый раз услышал г-жу Гризи, Рубини, Тамбурини, Лаблаша и нашего русского Иванова. <…> Клуб иностранцев не что иное, как дом, где публично играют в азартные игры; они были здесь на откупу, как у нас винная продажа. Но в обыкновенные дни женщины в клуб не приезжают; да и мужчины могут приезжать только те, которые уже раз были приглашены; от того никогда вы тут не встретите никакого сброда: посетители люди, принятые в лучшие общества. Три директора или, лучше сказать, угощателя, избранные из известных и хороших людей, получают от откупщиков большое жалованье, тысяч по 20 франков, распоряжаются услугой, столом, приглашают посетителей, смотрят за порядком и тщательно наблюдают, чтобы все были угощены и довольны. За стол, за напитки, чай и кофе и даже за вход ничего не платят; играть не только никто не обязан, но даже и не приглашается. А между тем весь расчет и вся прибыль основаны на игре. В 10 и 11 часов вечера банкометы на своих местах; миллионы готовы и игроки ползут. Даже те, кто не играет, из вежливости идут порисковать червонец [10 франков] или хотя пять франков. Иногда выигрывают, что и со мною случилось. <…> К столам трудно было продраться: наперерыв несли дань со всех краев света! Я видел многих земляков своих, усердно приносивших дань крепсу или Rouge et noir, Красный или черный: так называется игра (род банка). Откупщики не могли бы заплатить несколько миллионов откупа, если бы не имели других игорных домов, как-то: Фраскати, разных залов в Пале-Рояле и даже самых подлых, для всякого народа. <…> В прочих домах ставили по одному франку и меньше; но там уж никогда не бывало никакого угощения, и мало-мальски порядочные люди совестились входить в эти домы».
Осуждая азартные игры вообще, Всеволожский, однако, признает французскую систему их организации менее опасной, чем система русская: «У нас, например, азартные игры строго запрещены правительством; но соблазн существует: кучи золота или пучки ассигнаций привлекают молодых и даже старых игроков; только для игры запираются с глазу на глаз или играют два, три товарища; а по большей части плуты заманивают неопытного молокососа или страстного игрока и обыгрывают или обворовывают его, не боясь улики. Прибавьте к этому, что играют на мелок [т. е. в долг, записываемый мелом на ломберном столе]: тогда уж нет меры проигрышу; разгоряченный, а иногда и подпоенный, несчастный игрок проигрывает все имение, часто и больше того, что имеет, в надежде отыграться, дает векселя и лишается всего состояния, а нередко и чести, в один вечер, в полчаса! В игорных домах этого не может случиться: игра чистая, в присутствии ста или двухсот человек; проиграть можно только то, что в кармане; но в кармане никто не носит всего состояния, а молодежь и дома редко бывает с деньгами; следовательно, не расстроиваются семейства, не развращаются молодые люди, не заходят далее того, что в кармане». Правда, если верить французским мемуаристам, например упоминавшемуся выше директору Оперы доктору Верону, картина была не столь идиллической: слуги в игорных домах охотно ссужали деньги игрокам, желавшим отыграться; во второразрядных игорных домах для того, чтобы взять взаймы, посетитель должен был предъявить какой-либо залог, в заведениях же высшего сорта, таких как Фраскати или Салон иностранцев, деньги давали в долг даже без залога.