Париж в 1814-1848 годах. Повседневная жизнь
Шрифт:
Пять королевских коллежей Парижа (с 1848 года они стали называться лицеями) носили имена Людовика Великого, Генриха IV, Святого Людовика, Карла Великого и Бурбона (после 1830 года последний получил имя Кондорсе, которое носит и по сей день). У каждого из этих коллежей была своя репутация: было известно, что в коллеже Людовика Великого дают самые основательные знания, но обстановка там очень суровая – в отличие от коллежа Генриха IV, который слыл самым светским (в нем и до, и после 1830 года учились сыновья Луи-Филиппа). Коллеж Святого Людовика славился преподаванием точных наук. Коллеж Кондорсе, располагавшийся на правом берегу вдали от центра города, считался заведением отчасти дилетантским и не вполне серьезным. Напротив, другой правобережный коллеж, носивший имя Карла Великого, был образцовым парижским учебным заведением, и его выпускники чаще других становились победителями конкурсов и с неизменным успехом сдавали экзамен на звание бакалавра. С 1821 года наравне с королевскими в Париже действовали два католических коллежа – Станислава и Святой Варвары. Они также давали своим выпускникам право сдавать экзамен на звание бакалавра, но, в отличие от королевских
Как замечает Анри Роллан (автор очерка «Школьник» из сборника «Французы, нарисованные ими самими»), если учителя делили учеников на хороших и скверных (на школьном языке – «зубрил» и «лоботрясов»), то для самих учеников главным было деление на пансионеров и приходящих. Пансионеры, проводившие жизнь в стенах коллежа, страстно завидовали приходящим ученикам, а те приобщали их к «цивилизации», принося «с воли» игрушки, сласти и запрещенные брошюры. Чем ближе к последним классам, тем вольнее становилось поведение школьников, тем шире делался круг их чтения (включавший уже и Поля де Кока, и Казанову).
Школы входили в систему Университета. Париж был университетским городом начиная со Средних веков, однако в XIX веке под словом «университет» во Франции понимали не то, что в других странах. Со времен Наполеона Университетом называлась светская педагогическая корпорация, ведавшая не только высшим, но и средним (получаемым в коллежах и лицеях) и даже (начиная с 1833 года) начальным школьным образованием. Университет делился на «академии», надзиравшие за образованием на той или иной территории (Париж находился в ведении Парижской академии). В эпоху Реставрации Университет не был упразднен, хотя пожелания такого рода и высказывались сразу после падения Империи. Однако в системе образования произошли важные перемены. Прежде всего, в коллежах была упразднена введенная при Наполеоне «милитаризация», когда сигналом к началу уроков служил барабанный бой, ученики носили мундиры и треуголки и проделывали военные упражнения. Теперь место мундиров и треуголок заняли фраки и круглые шляпы, а барабанный бой сменился звоном колокола (впрочем, после Июльской революции все снова переменилось, и в коллежах в ход опять пошли барабаны). Во-вторых, монополия Университета была ослаблена: теперь в начальной и средней школе наряду со светскими учебными заведениями действовали заведения религиозные, зависящие не от Университета, а от церкви: духовные училища, или «малые семинарии». Дети, которые учились в них, отнюдь не обязательно намеревались впоследствии выбрать духовную карьеру; консервативные родители отдавали их не в светские, а в религиозные школы потому, что хотели таким образом оградить от «тлетворных» влияний новой эпохи.
Желая уменьшить централизацию образования, власти эпохи Реставрации поначалу упразднили введенный Наполеоном пост ректора, или великого магистра (grand-ma^itre), Университета и отдали образование в ведение Министерства внутренних дел. Однако в 1822 году пост этот был возрожден вновь, и занял его епископ монсеньор де Фрессину. Иначе говоря, образование теперь подчинялось и правительству, и церкви. Это привело к гонениям на либеральных преподавателей и «либеральные» дисциплины в университетских программах, например к исключению политической экономии и естественного права из программ правоведческого факультета. Либералы и антиклерикалы взяли частичный реванш в 1828 году, когда правительство выпустило ордонанс, переводивший все церковные школы, кроме тех, которые готовили будущих священников, в подчинение Университету. Католические круги не желали мириться с таким положением дел, ибо видели в нем ущемление свободы преподавания; в 1830-е, а особенно в 1840-е годы они активно боролись за право открывать частные католические школы независимо от Университета, однако поколебать университетскую монополию им не удалось.
Высшее образование французская молодежь (по достижении 16 лет) могла получить прежде всего в Сорбонне. Этот знаменитый парижский университет (в привычном смысле этого слова) имел пять факультетов: католической теологии, медицинский, правоведческий, научный, словесный. На научном факультете воспитывали математиков, физиков, химиков и естествоиспытателей, под словесностью понимали и философию, и историю, и изучение живых и мертвых языков. В 1840 году факультетов стало шесть: фармацевтов, раньше причислявшихся к медицинскому факультету, теперь выделили в отдельную Фармацевтическую школу.
В 1821 году в Париже было полторы сотни студентов-теологов, а к концу 1820-х годов число их уменьшилось в три с лишним раза. Это объяснялось не столько снижением уровня религиозности в обществе, сколько тем, что немногие юноши, всерьез желавшие посвятить себя изучению религии, поступали не в Сорбонну, а в семинарии. Преподавали на богословском факультете священное писание, церковную историю и церковное красноречие, древнееврейский язык.
Если богословский факультет был, можно сказать, данью Средним векам (когда Сорбонна по праву считалась центром европейской теологии), то остальные факультеты целиком принадлежали Новому времени. Факультеты эти, впрочем, имели разную репутацию: словесный и научный ценились ниже, чем медицинский и правоведческий (точнее, Медицинская и Правоведческая школы). На два первых студенты записывались в основном для того, чтобы сдать экзамен на степень бакалавра словесных наук (`es lettres) или бакалавра точных наук (`es sciences). Лишь те, кто сдал этот экзамен и получил соответствующий аттестат, имели право записаться на правоведческий или медицинский факультет. Степень бакалавра словесных наук нужна была всем, а бакалавра точных наук – только будущим медикам, и то не всегда, а лишь в периоды с 1823
Аудитория Сорбонны была сугубо мужской, поскольку женщины на лекции не допускались. Иностранцы, желавшие слушать профессоров этого университета, должны были получать специальную карту, позволяющую им посещать лекции. Эту карту следовало всегда иметь при себе, в чем пришлось убедиться русскому мемуаристу Д.Н. Свербееву. В 1822 году он оказался свидетелем настоящего бунта студентов Сорбонны против профессора естественного права Порте – ретрограда, защищавшего в своих лекциях неограниченную монархию. Свербеев вспоминает: «Студенты, при появлении его на лекции, встречали его свистками, каким-то собачьим лаем и петушиным криком, так что профессор, как ни силился восстановить порядок, должен был оставить аудиторию. В следующий раз явился Порте уже не один, а с деканом университета, но встреча была та же. По удалении из аудитории профессоров вошло человек пять жандармов, и старший из них объявил, что все находившиеся в классе лица арестованы до дальнейших распоряжений. Несколько человек, находившихся тут, иностранцев, в том числе и мы, русские, заявили о том, что мы не участвовали в беспорядке, а потому и просим позволения удалиться. Тем из нас, которые имели при себе печатные виды на посещения лекций, позволено было уйти; не имеющим этих карт, в том числе и мне, предложено было отправиться в главную парижскую полицию, pr'efecture de police, которая одна может быть удостоверена в подлинности наших показаний. Нам замечено было, что мы сами были виною этой неприятности, нарушив правило и обычай иметь при себе билеты. Итак, нас повели в полицию, продержали там голодных часа четыре и, уверившись, что мы действительно иностранцы, живущие в месте, нами показанном и в префектуре записанном, отпустили домой».
Словесный факультет, так же как и богословский, располагался в Сорбонне; число студентов, продолжавших обучение на этом факультете уже после получения звания бакалавра, в эпоху Реставрации не превышало полутора тысяч человек, а при Июльской монархии возросло до двух тысяч. Впрочем, порой лекции на этом факультете посещало гораздо большее число слушателей. Когда философию здесь читал Виктор Кузен, новую историю – Франсуа Гизо, а историю литературы – Абель-Франсуа Вильмен, тесные помещения старой Сорбонны с трудом выдерживали огромный наплыв публики. По воспоминаниям очевидцев, парижане заполняли двор Сорбонны за час или даже за два часа до начала лекций и, как только в полдень двери открывались, бросались занимать места, отталкивая друг друга. От этой толчеи были избавлены только три десятка лиц, приглашенных самим лектором и имевших право сидеть в первых рядах, в непосредственной близости от кафедры. Среди желающих послушать Кузена, Гизо и Вильмена были не только юноши, но и люди зрелого возраста, не только литераторы и журналисты, но и представители высшего общества. Эти лекции посещал даже старший сын герцога Орлеанского (будущего короля Луи-Филиппа), восемнадцатилетний Фердинанд-Филипп Шартрский, после 1830 года получивший титул герцога Орлеанского. Все три профессора были блестящими знатоками каждый в своей области, однако слушателей в первую очередь привлекали их либеральные взгляды. Интерес к лекциям Гизо, Кузена и Вильмена был одним из многочисленных симптомов того разлада между властями и обществом, который в конце концов привел к Июльской революции и гибели режима Реставрации. В октябре 1822 года лекции, пользовавшиеся такой популярностью среди самой широкой публики, были приостановлены. Характерно, что лекции Гизо запретили в тот самый момент, когда он начал рассуждать о происхождении представительной формы правления. Выбор столь опасных тем, равно как и пропаганда немецкой философии в лекциях Кузена, казались правительству непозволительными.
Опальным профессорам было разрешено возобновить лекции только в 1828 году. Лекции эти имели такой успех, что были записаны специально нанятыми стенографами, а затем изданы, причем книготорговцы заплатили не только стенографам, но и профессорам – за право издать их импровизации. После этого аудитория Кузена, Гизо и Вильмена сделалась еще шире, а популярность – еще больше. В 1843 году литературный критик Сент-Бёв подвел итоги этих университетских курсов: «Три выдающихся человека оказали столь сильное влияние на направление умов и занятий французов за последние двадцать пять лет, что их можно смело назвать властителями дум этого времени». Таким образом, словесный факультет в конце 1820-х годов стал играть заметную роль в политической и даже в светской жизни.
Некоторые профессора словесного факультета собирали полные залы и в 1830-е годы. Так, по свидетельству А.И. Тургенева, когда в декабре 1837 года известный публицист Сен-Марк Жирарден начал читать лекцию о творчестве Руссо, «большая зала Сорбонны наполнилась слушателями от одного угла до другого: не было и в дверях места». Однако особых выгод диплом доктора филологии не приносил: заработать деньги с помощью полученных на словесном факультете обширных знаний было нелегко.
Научный факультет, среди профессоров которого были такие прославленные ученые, как натуралисты Кювье, Жоффруа Сент-Илер и Ламарк, физик и химик Гей-Люссак, официально тоже располагался в Сорбонне, однако многие лекции читались в зданиях на территории Ботанического сада. Впрочем, и там помещения были настолько тесными, что для многих студентов места не хватало. На научном факультете учились от 2 до 3 тысяч студентов, причем особым спросом он пользовался в 1823–1831 и 1836–1852 годах, то есть в те периоды, когда для поступления на медицинский факультет необходимо было предварительно получить степень бакалавра не только словесных, но и точных наук.