Париж

Резерфорд Эдвард

Потом Бланшар отвел Этьена в угол и о чем-то долго и напряженно шептался с аристократом. Софи не слышала, о чем шла речь, но видела, как Этьен согласно кивнул в конце. После этого Бланшар сказал ей, что рядом есть пустая камера, куда он просит ее выйти с ним на минуту. Подозвав стражника, он велел ему открыть дверь и жестом пригласил Софи следовать за ним. Этьен ободряюще улыбнулся ей. Совершенно сбитая с толку, она пошла с доктором. В соседней камере Бланшар сказал, что хочет осмотреть ее.

Дело было

рискованное. Сначала нужно суметь убедить судей. И не было никакой гарантии, что трибунал вообще обратит внимание на его слова. Но все же в недавнем прошлом имелось несколько примеров того, как отменяли или откладывали казнь беременным женщинам. Даже отсрочка исполнения приговора стала бы успехом. Несколько выигранных у смерти недель или месяцев могли как минимум дать новый шанс на спасение.

Вернув Софи в ее камеру, Бланшар быстро покинул Консьержери и отправился во Дворец правосудия. Там ему пришлось ждать почти час, прежде чем трибунал принял его.

Он знал, как с ними надо говорить. Его тон был уважительным, но профессионально твердым.

– У меня срочное сообщение для вас, – заявил он председателю суда. – Женщина де Синь беременна.

– Откуда вам это известно?

– Я только что осмотрел ее.

– Это выглядит подозрительно.

– Ничуть. Она молода и замужем.

– В таких случаях, доктор, мы обычно оправляем женщин в наш дом престарелых, где их осматривают сестры.

– Как пожелаете. Но прошу простить меня, если я буду настаивать на том, что могу поставить более точный диагноз, чем старые повитухи. Я специально занимался этой сферой медицины.

– Хм…

Председатель суда задумался. За спиной Бланшара стукнула дверь. Глаза судьи метнулись к вошедшему, и потом его голова опустилась в поклоне. Затем тишину прорезал резкий голос:

– Я послал к вам двух аристократов. По фамилии де Синь.

– С ними уже разобрались, гражданин, – сказал судья.

Бланшар обернулся и оказался лицом к лицу с Максимилианом Робеспьером.

Какая странная, загадочная личность, подумал Бланшар. Подавляющее большинство французов боялись его, и на это были причины, но он как врач видел в неподкупном якобинце интересный объект для изучения.

В основе своей якобинцы были атеистами. Если они и преклонялись перед чем-то, то только перед Разумом. Если ими двигали какие-то чувства, то это была в той же степени ненависть к старому режиму, в какой и любовь к Свободе. Но не таков был Робеспьер. Он верил в Бога. Не в старого Бога Церкви, разумеется, а в нового, просвещенного Бога, которого сам придумал: в Высшее Существо. Робеспьер считал, что оно выражало себя посредством революции и что его воплощением на земле должен стать мир свободных и разумных людей.

Он вовсе не скрывал своих убеждений. Совсем недавно на просторном Марсовом поле, что лежало к югу от реки, он организовал публичный праздник Высшего Существа, и это мероприятие посетили тысячи людей. Некоторые сочли торжество напыщенным, другие – смехотворным,

но, когда Робеспьер выступил с длинной и высокопарной речью, стало очевидно, что этот выдающийся якобинец не рядовой солдат революции, а ее верховный жрец.

Возможно, в этом крылась его сила. Возможно, это делало его таким беспощадным, таким непреклонным. Слуга Высшего Существа не страшился причинить боль простым смертным.

Тем не менее сам он тоже был смертным, а потому ему не чужда была зависть, даже мелочность.

– Однако возникла проблема, гражданин, – продолжал судья.

– Что за проблема?

– Этот доктор говорит, что женщина беременна.

Максимилиан Робеспьер направил холодный взгляд на Эмиля Бланшара. Его лицо ничего не выражало.

– Я вас знаю? – спросил он наконец.

– Однажды я лечил вас по просьбе вашего врача Субербьеля, когда он занемог.

– Да, теперь вспомнил. Вы Бланшар. Субербьель высоко о вас отзывался. – (Эмиль поклонился.) – Вы говорите, что она беременна.

– Да.

Робеспьер не сводил с него взгляда:

– Дантон был в числе ваших пациентов?

– Да. Некоторое время.

Вопрос был, несомненно, опасен, но лгать было бы глупо. Робеспьера ответ Бланшара как будто удовлетворил.

– В тюрьме Тампль есть места? – спросил он у судьи, и тот кивнул.

– Де Синь приговорен к смерти, и пусть приговор исполнят немедля. А его жену следует поместить в Тампль… на время.

Бланшар видел, как судья сделал запись.

Робеспьер повернулся, чтобы уйти. Потом ему что-то пришло в голову, и он остановился:

– Гражданин Бланшар, вы сказали, что та женщина беременна. Очень хорошо. Скоро мы в этом убедимся. – Он помолчал и предостерегающе поднял руку. – Но если окажется, что вы солгали и хотели помешать правосудию свершиться, тогда вы сами предстанете перед трибуналом. Я лично прослежу за этим.

После этих слов он покинул комнату.

Позднее в тот же день доктор Эмиль Бланшар стоял на огромной площади между садом Тюильри и Елисейскими Полями. Ее в свое время назвали площадью Людовика XV, но теперь переименовали в площадь Революции. В ее центре стояла гильотина.

Он знал маршрут, которым двигались повозки с осужденными на казнь. От Консьержери через реку и дальше по улицам, на которых собирались толпы народа, чтобы смотреть, издеваться или осыпать проклятиями – кому что захочется. Повозка, на которой находился Этьен де Синь, была в тот день последней. Когда она въехала на площадь, Бланшар сумел разглядеть своего молодого друга.

Зеваки почти не отреагировали на прибытие этой повозки, возможно, потому, что не знали осужденных в лицо. Или потому, предположил Бланшар, что уже начали уставать от бесконечного кровопролития, свершающегося у них на глазах каждый день. Так или иначе, появление Этьена на площади не вызвало особого всплеска оскорблений. Очень бледный, он смотрел на высокую гильотину.