Пароход
Шрифт:
– Никуда не годится, – перебил Тетерина Алябьев. – Никаких легальных поездок, никаких коммерсантов с желанием купить старые медные самовары.
– Почему не годится? – напрягся старик-гриф, пахнувший чёрной икрой. – Объясните.
– Извольте: на советской границе ко мне сразу же прицепят «хвост». Вы бы ещё придумали не антиквариат скупать, а золото с бриллиантами. – Заметив, как вопросительно взглянул на него Тетерин, даже с вопросительной подозрительностью, Алябьев пояснил ему: – Не надо недооценивать ОГПУ, Дмитрий Иванович. Советскую границу нужно переходить нелегально и, перейдя, раствориться на просторах страны среди «товарищей» в лице потомственного пролетария. С остальными границами так же – нелегально. Я хочу убедиться в надёжности всех ваших «коридоров». Если я пройду по ним без помех в Россию, то тем же путём я вернусь и обратно во Францию. Так что я поеду только на этом условии и ещё с одним: я поеду не один. Моим
Тетерин остановился, взял себя правой рукой за ухо, покачался на ногах, подумал и сказал:
– Расскажите о вашем немом французе.
И Сергей Сергеевич рассказал ему легенду, придуманную вчера вечером самим Тибо, и основанную на первоначально предложенной сказке Алябьева. Его рассказ был коротким и неясным, как Конституция Наполеона Первого. Детали, придуманные Тибо, – а он, как нам теперь известно, был творческой натурой, – Алябьев для правдоподобности намеренно «забывал» и вспоминал о них только после того, как Тетерин ими интересовался.
Рассказ Сергея Сергеевича был следующим:
– Мы познакомились пять лет назад. Тогда у меня были трудности с жильём. Однажды, когда я ночевал на улице, на меня напали два грабителя. Я смог с ними справиться, но тут появилось ещё трое. И мне бы пришлось не сладко, если бы не этот немой. У него в руке была трость, он поспешил мне на помощь, и мы сумели отбиться. После этого я прожил у него дома две недели, и мы подружились. Надо вам сказать, господин Тетерин, что он кладезь честности, оттого и беден. А два дня назад мы случайно встретились. Он сказал мне, что после того, как у него умерла мама, он приехал в Париж на поиски работы и будто уже что-то нашёл, – и тут Алябьев не лукавил, потому что ещё вчера, встретившись после обеда и направившись искать комнату для Тибо-Колотушки на левом берегу Сены, тот сообщил ему: «Не волнуйтесь, мсье! Мои ребята меня подстрахуют. Полчаса назад они уже нашли мне квартирку и работку – грузчиком в мебельном магазине». «Когда же вы успели?» – удивился Сергей Сергеевич. «А как мы с вами утром расстались, так спустя полчаса я их на поиски и отправил, – ответил Тибо. – Я ведь, как вы изволили заметить, служу в воровской армии, где не только разведка работает по самому первому классу».
Меж тем господин Тетерин спросил:
– Простите, господин Алябьев, а где вы познакомились?
– В Орлеане. У меня там были личные дела. Потом эти дела ещё не раз приводили меня в этот город, и мы встречались как старые друзья.
– Вы знаете язык немых?
– Отнюдь, но своего друга я вполне понимаю. И блокнот с карандашом у него тоже всегда под рукой, так что проблем в общении у нас не возникало и не возникает.
– А вот насчёт честности… Это действительно так?
– Совершенно. Он ни разу не взял у меня денег за проживание у него дома. И ещё один момент: некий мсье имел несчастье обронить на улице свой кошелёк, так он вернул его этому господину и опять же, скромного вознаграждения не взял. Мне это говорит о многом.
– Может быть, он из тех людей, кто, найдя копейку, заголосит на всю округу: «Чья?!» – но, найдя рубль, промолчит и спрячет его в карман?
– Может быть, – ответил Сергей Сергеевич, видя, что поведение человека с найденным рублём Тетерину более понятно, чем с копейкой. – Но рубля пока что Арман не находил.
– Его зовут Арман?
– Арман Бонне. Он буквально на днях приехал в Париж и нашёл себе жильё на улице Данциг, неподалёку от гостиницы «Улей».
Тетерин вновь остановился, вновь взялся за ухо и вновь покачался на ногах:
– Будут ещё какие-то условия, господин Алябьев?
– Немецкие, французские и советские паспорта, или как там теперь они у большевиков называются – удостоверения личности, или ещё как-то, должны быть на разные имена, и они должны быть настоящие. Подчёркиваю: настоящие, а не «липа», за версту пахнувшая новой краской из парижской типографии. Кроме того, во французских документах должны быть проставлены все визовые отметки о легальном пересечении всех границ, в немецких паспортах достаточно штампа о пересечении польской границы, в советских – всё чисто. Надеюсь, вам не нужно объяснять, почему? – и, видя, как Тетерин насторожился, Сергей Сергеевич всё же пояснил: – Если, например, в Польше у меня вдруг проверят документы, то я смогу предъявить лишь немецкий паспорт, и если в нём не будет визы…
– Я понял, понял… – кивнул головой Дмитрий Иванович. – Что ещё?
– Мне нужны советские газеты, хотя бы за два последних месяца, и обязательно адресный справочник по Ярославлю. Теперь всё.
– Я обдумаю ваше предложение, господин Алябьев, и сообщу о своём решении.
– Насчёт Армана?
– Насчёт всего, что вы мне нынче сказали. Как я помню, вы живёте на улице Лепик?
– Верно, – кивнул Сергей Сергеевич, отметив
– Сколько дней мне ждать вашего решения, Дмитрий Иванович?
– С учётом ваших нынешних предложений… Э-э-э… Давайте обозначим недельный срок. Вас устраивает, Сергей Сергеевич?
– Вполне, – ответил Алябьев, вновь подумав: «Как у него поездка «горит», так чем быстрее, тем лучше, а как я свои условия выдвинул, так сам неделю запросил. Значит, наверняка будет наводить справки о Тибо».
На том их беседа и закончилась. Тетерин отдал Алябьеву обещанные деньги за такси, они попрощались и разошлись: Сергей Сергеевич опять направился по центральному бульвару к главному входу кладбища, за которым его ожидал оставленный «мотор», а Дмитрий Иванович в сопровождении своего охранника снова свернул за какой-то склеп и растворился в дебрях каменных надгробий. Возвращаясь домой, Алябьев, не завтракавший с утра, решил немного изменить свой маршрут и попросил таксиста завернуть к кабачку «Проворный кролик», где он от случая к случаю бывал. Тут он с удовольствием выпил стакан красного вина и съел два хорошо прожаренных бифштекса. Перед тем, как он принялся за второй, к нему за столик подсели два молодых человека лет 30-ти с бутылкой «Ирруа-Брют» и копчёным лососем. По их внешнему виду нельзя было сказать, что они частенько употребляли и такое шампанское, и такую закуску. Один из молодых людей был настроен достаточно оптимистично, второй достаточно пессимистично. Первый оптимист воодушевленно говорил, что жизнь прекрасна и не стоит киснуть, второй пессимист уныло отвечал, что она паршива и радоваться нечему. При этом он тыкал пальцем в окно и говорил, что из этого «лихтера» им вовек не выбраться, где даже пол, не говоря уж об остальном, такой скрипучий, что если ходят на первом этаже дома, то и на пятом этот скрип слышно. Оптимист возражал приятелю: мол, Бато-Лавуар, где они живут, а именно это общежитие и упоминал пессимист, называя его голландским словом «лихтер», не такая уж и помойка; мол, бывают места и много хуже. Он небрежно разливал в фужеры шампанское, проливая его на стол, и пил жадными глотками, а его оппонент в ответ хмурился и нудно ворчал, дескать, при их финансовом положении пить такое вино – это недопустимое расточительство, едва пригублял из посуды и при этом смотрел на пролитые на стол капли, словно голодный волк на сытого поросёнка. Оптимист уверял, что не сегодня-завтра мсье Клемен опять купит у него картину, а то и две, что не за горами тот день, когда и у пессимиста станут покупать его произведения, и опять у них появятся деньги, много денег, а деньги – это то, что даёт человеку почти всё и, самое главное, независимость. Пессимист вздыхал, поглаживал подбородок испачканным краской пальцем и теперь соглашался: да, деньги – это великая ценность, и ценнее её только здоровье.
Слушая этих художников, а они, судя по их диалогу, были ими несомненно, Алябьев тоже мысленно с ними согласился: да, деньги – это то, что делает человека счастливым, особенно если на первом месте стоит здоровье, а на втором любовь. Поспорьте-ка, если это не так? Ведь недаром же он подряжается в авантюру, предлагаемую ему Тетериным.
К трём часам дня Алябьев вернулся домой.
– Всё спокойно, Мари? – спросил он консьержку.
– Спокойно, мсье, – ответила она и пооткровенничала: – С тех пор, как вы у нас стали жить, наконец-то наступил порядок. Раньше некоторые постояльцы, особенно с четвёртого этажа, вели себя намного шумнее.
– Вы имеете в виду братьев Кавелье?
– И мсье Прежана тоже.
Верно. Об этой троице он уже слышал от Лили, но сталкиваться с ней лоб в лоб до поры до времени всё как-то не приходилось. Но вот две недели назад около десяти часов вечера эта весёлая компания вернулась на свою съёмную квартиру пьянее грязи и с бутылками вина во всех карманах. Шатаясь и поддерживая друг друга, мужчины относительно не гомоня, разве что хихикая и бранясь вполголоса, поднялись к себе на этаж. Сначала у них было тихо, как будто бы приятели угомонились, но потом, видимо, они ещё выпили, потому что в два часа ночи братья Кавелье и Прежан вдруг заорали безобразную песню. Особенно бил по ушам крикливый баритон, принадлежавший мужчине с совершенным отсутствием слуха. Кажется, этим мужчиной был Прежан. Сергей Сергеевич к этому времени как раз собрался ложиться спать – до этого его одолевала бессонница, и он, пытаясь её подавить, дважды принимался читать «Имморалиста», уже с первой же страницы поняв, что Анре Жид – это отнюдь не его писатель. Но что уж нашлось у одинокой глуховатой мадам Массо, бывшей его соседкой через стену и тоже зачастую страдавшей бессонницей, то и нашлось. Не все стены доходного дома мсье Мартена обладали достаточной шумоизоляцией, и поэтому пение пьяной троицы, а правильнее будет сказать – орание, однозначно нарушало ночной покой постояльцев.