Пароль — Родина

Самойлов Лев Самойлович

В большой горнице, где она оказалась, было шумно. В воздухе плавал густой терпкий дымок от сигарет. Вокруг стола сидело пять человек, одетых в военную форму, но с неизвестными Марусе знаками различия. (Уже потом она узнала, что это были младшие немецкие офицеры).

В углу возле печки, стояла женщина и разжигала огонь.

Конькова сразу узнала Лизу. Партизаны описали ее очень точно: немолодая, среднего роста, с седеющими волосами, с оспинками на лице, с небольшой, чуть приметной белой полоской от шрама возле левой брови.

Немцы

прекратили разговор и оглянулись на вновь пришедшую. Доля мгновения решила все, и Маруся поняла это. Она стремительно подбежала к Морозовой, расцеловала ее в обе щеки и проговорила тихо, так, чтобы не слышали наблюдавшие за ней немцы:

— Лизанька, здравствуй! Привет тебе от брата Яши!

И Лиза поняла. Она крепко обняла девушку задрожавшими руками, обрадованно закивала головой начала быстро, быстро говорить о всякой всячине: о том, что ребята стали непослушными и носятся везде, как угорелые; что засолить огурцы так и не пришлось; что сама она простужена «и в груди все болит и болит»…

Один из немцев, невысокий толстый, поднялся из-за стола, шагнул к женщинам и бесцеремонно пальцем поднял кверху подбородок девушки.

— Вер ист дас?

— Племянница, — улыбаясь, ответила Лиза. — Из Корсакова!.. Трудно ей, одна осталась, всех на войне поубивали. Вот так и живет, горемычная, перебивается. — Лиза, всхлипнула, вытерла фартуком глаза, и Конькова даже удивилась и обрадовалась ее находчивости, смелости, хладнокровию.

Продолжение разговора грозило смертельной опасностью, но, к счастью, он был прерван. За дверью послышался повелительный резкий голос. Немцев вызывали на вечернюю поверку.

Гитлеровцы заторопились и, толкаясь, стали выходить наружу. Последним вышел толстый немец. На прощанье он фамильярно подмигнул Марусе и тяжелой рукой хлопнул ее по спине.

Женщины остались одни.

Ненавидящим взглядом проводила немцев Морозова. Но когда Конькова хотела ее о чем-то спросить, она приложила палец к губам и сказала нарочито громко:

— Где же это сынок запропастился? Пойдем поищем… Совсем мальчишка от рук отбился.

Уже на задах, за огородом Морозова рассказала, что в ее доме ночует офицер, командир комендантской роты. Каждый вечер в пять часов возле дома происходит проверка. Лиза предупредила, что если через полчаса Марусю увидят, то ее обязательно задержат, так как с наступлением темноты местным жителям строго-настрого запрещается выходить из дома.

Торопливо, шепотом, поминутно оглядываясь, но достаточно обстоятельно и подробно Лиза описала Коньковой, в каких домах в Угодском Заводе расположились немецкие офицеры, где находится штаб гарнизона, где канцелярии, какие здания занимают солдаты охраны.

И еще об одном, очень важном, рассказала Морозова — о режиме дня оккупантов. По ее словам выходило так, что только в час ночи в Угодском Заводе замирает жизнь. Почти до двенадцати часов работают гитлеровцы в канцеляриях. Все время носятся на мотоциклах и броневиках посыльные, патрули или дьявол их разберет, кто

они такие.

Маруся внимательно слушала и запоминала. Она отлично понимала, что все эти мелочи, детали, факты имеют первостепенное значение в подготовке предстоящего налета.

Вскоре женщины распрощались.

— Иди, голубушка, иди, — торопила Лиза, — и передай нашим: ждем мы их… Как светлого праздничка ждем. Тяжело нам здесь жить, ох, как тяжело… Невмоготу больше.

Лиза закусила губы, чтобы не расплакаться, обняла и крепко расцеловала Марусю, а потом тихо побрела обратно.

Теперь путь к лесу казался куда короче и легче. Дорога уже была знакома. Маруся старательно избегала открытых мест, жалась к заборам и очень скоро добралась до опушки. Здесь ждали ее товарищи-партизаны.

Как дети, обрадовались они приходу Коньковой. Чего только не передумали за долгие два часа разлуки! И вот она снова с ними, утомленная, побледневшая, но живая. А Маруся только сейчас, оказавшись в относительной безопасности, среди друзей, почувствовала, что бесконечно устала. Ноги не двигались, все тело ломило, голову словно сжимали железные обручи.

— Ну как? — спросил Карасев, стараясь в темноте разглядеть выражение лица разведчицы.

— Все в порядке.

— Эх, и золотая ж ты моя! — вырвалось у Карасева.

Маруся невольно улыбнулась.

— Ну, пошли… Потом все расскажешь.

Маруся шла по темному лесу и чувствовала, как на сердце становится легко. Ведь боевой приказ выполнен точно и, кажется, успешно. И темень леса не казалась теперь такой густой, и обратный путь представлялся не таким уж длинным и трудным, и опасности, подстерегавшие на каждом шагу, не тревожили и не пугали.

«СВЯТАЯ ВОДИЦА»

Внимательно, не перебивая, слушали командиры групп рассказ разведчицы. Жабо вытащил из планшетки блокнот и записывал отдельные интересовавшие его детали. Когда Маруся закончила, он поднял голову, восхищенно посмотрел на нее и сказал со сдержанной похвалой:

— Молодчина! Хорошо поработала. Только запомни на будущее: если придется снова идти в разведку, экономь время. Выясняй, главное — и обратно! Мы уже тут всякое передумали. А теперь марш отдыхать!

Под утро Машу Конькову долго не могли разбудить. Свернувшись калачиком на соломе, с головой закутавшись в овчинный полушубок, она крепко спала, и сны ее были такие хорошие, такие далекие от действительности, что улыбка нет-нет да пробегала по исхудавшему утомленному лицу девушки.

— Маша, да проснись ты, вставай. Командиры требуют!

Она слышала сквозь сон чьи-то слова, но не было сил поднять веки. Наконец открыла глаза. Темно. Кругом товарищи. Неподалеку, возле дерева, с винтовкой в руке неподвижно стоит часовой.