Партия клавесина
Шрифт:
Через два года мне удалось перевести Люсю в фотографы – ушел на пенсию наш ветеран Владлен Ильич. В новой профессии она освоилась легко. Всегда отыскивала нужный ракурс и никогда не упускала момент вручения наград и разрезания красной ленточки.
Я знал, что с мужем у нее не ладится. Но не догадывался, как она относится ко мне, пока не проводил жену в Москву. Как раз тогда Люся ушла от мужа. Жить ей было негде, снимать квартиру не на что – хоть возвращайся в свой таежный край. Узнав об этом, я просто предложил:
– Ты можешь пожить у меня.
Двусмысленность этой идеи дошла до меня лишь в тот момент, когда
И мне хотелось ее баловать, восполнить то, чего она была лишена в детстве. Осенью я каждый вечер покупал ее любимый виноград сорта «дамские пальчики», чтобы она могла им насладиться вволю. Возил по магазинам, где Люся выбирала вещи по собственному вкусу, и делал это с удовольствием, как если бы сопровождал дочь.
Но ее тело, такое молодое, трепетное, нежное особенно меня не волновало. В отличие от обтекаемых, как у нацеленной ракеты, форм моей жены. И даже нынешней моей партнерши, веселой докторши, которая безапелляционно заявляет, что занимается любовью исключительно для здоровья. Мы с ней встречаемся по графику, по вторникам и четвергам.
А Люся, если б не теряла со мной время, вполне могла бы, освоив несколько простых приемов, окрутить какого-нибудь олигарха. Он поселил бы ее в загородном доме и отправлял бы на Сейшелы четыре раза в год.
Но Люся не хотела на Сейшелы. Она хотела произвести на свет дитя.
Во время первого замужества она так и не смогла зачать. Долго обследовалась и лечилась, но все напрасно. Похоже, дело было в муже, вот она от него и ушла.
Меня Люся считала достойным кандидатом в отцы ее ребенка. Я в целом был здоров, не пил и не курил. Конечно, о детях я уже не думал, однако ради Люси был готов. Но, как это ни горько, у нас с ней получилось еще хуже.
Она вдруг понесла после того, как я свозил ее в Египет. На пляже Люся ненасытно глядела на детей: на золотистых нежных европейцев и на африканцев, закаленных солнцем и заряженных энергией по самую курчавую макушку. Она фотографировала их, хоть я ее предупреждал, что делать этого не стоит. Люся не слушала, пока одна мамаша-негритянка не пригрозила ей полицией. А дети, видно, поделились с Люсей своим солнечным теплом, и через небольшое время наступила долгожданная беременность. Впервые я видел Люсю радостной, даже блаженной, хотя ей в новом положении и было нелегко. Ее мутило по утрам.
Потом вдруг тошнота прошла. Вроде бы ничего не изменилось, но Люся почему-то сникла, потускнела. Вскоре пошла к врачу. Вернулась серая, с бескровными губами. Прошелестела еле слышно:
– Они сказали, у ребенка нет сердцебиения. А вдруг они ошиблись? Мне нужно еще раз пройти УЗИ.
Утром я повез ее в клинику. В машине Люся, всегда такая смирная и кроткая, держалась беспокойно, ежеминутно меняя положение тела, как птица, бьющаяся о стекло.
Я ждал в больничном коридоре и сквозь стену представлял ее распятой на гинекологическом кресле. Казалось, эта пытка никогда не прекратится. Но дверь открылась. Люся вышла. Молча протянула мне бумагу. Это было направление на аборт. По медицинским показаниям – погибший плод необходимо было удалить, чтоб не случилось заражение крови. Я тупо посмотрел в листок и
– Сложи это к себе в сумку.
Вот этих слов я не могу себе простить. Как будто не готов был разделить с ней горе. Как будто все это касалось только ее, а не меня.
Мы вышли из клиники на улицу. Казалось, там тепло. Снег почти стаял, в небе ликовало солнце. Но воздух был колючий, ледяной.
У входа в магазин стояла пожилая женщина с корзинкой. Внутри, как новорожденные котики, сидели первые весенние цветы: тюльпановидные головки в мохнатой серенькой опушке с яичной серединкой. Подснежники. Давно я их не видел. Наверное, вывелись в наших лесах.
Я потянулся было за деньгами – купить Люсе букетик, но вдруг почувствовал, что ей это сейчас не нужно. Солнце смотрело пристально и жестко, ясно давая нам понять, что никаких иллюзий быть не может.
Посмертная маска
К докторам Люся больше не ходила.
Она стала ходить в церковь. Но не к отцу Андрею. Людмила выбрала в духовники отца Викентия – сурового, худого, длиннорукого, как высохшее дерево с корявыми ветвями. В те дни, когда он служит, даже звон колоколов иной. Не звон, а буханье, череда грозных траурных ударов. Как будто не на заутреню он собирает паству, а на страшный суд.
Люся безжалостно стянула свои струящиеся волосы в пучок. Закрыла ноги бесполой длинной юбкой, напоминавшей рясу. И отказалась от какой-либо косметики. Я думал, такую красоту испортить невозможно, но ее нежное лицо стало вдруг пресным и бесцветным, точно сделанным из теста.
На выходные Люся часто уезжала к матери в Верхотурье. Ходила там по храмам. Возможно, думала постричься в монастырь.
Теперь она меня не допускала до своего тела в пост. Это был тихий, кроткий саботаж. Она мне не отказывала, просто с трудом терпела мои вторжения. И, удовлетворяя неотложное желание, я каждый раз испытывал чувство вины.
В начале прошлой осени была объявлена очередная пандемия гриппа. Свиного или козьего, какая разница. Главное, скорость распространения вызванной им паники в точности соответствовала чьему-то плану. Простые смертные так никогда и не узнают, как именно договорились фармацевтические холдинги всех стран, чиновники и СМИ. Витька носился одно время с идеей тайного масонского правительства, а я подтрунивал над ним. Но так или иначе коллективный договор был заключен. Отправить «утку» в плавание нетрудно, но чтобы оно стало кругосветным, нужны всемирные ресурсы.
Как по команде, в кампанию включились средства массовой дезинформации. Мои коллеги кровожадно сообщали о случаях смертельного исхода. Люся особенно переживала, узнав, что первой жертвой оказалась беременная женщина то ли в Испании, то ли в Аргентине. Наша газета не стала исключением: мы тоже помещали сводки с фронта.
Телеэфир заполонили люди в масках. Причем если в толпе, где находилась камера, их было пятеро на сотню человек, по эту сторону экрана казалось, что замаскировались поголовно все. В рекламных паузах смазливые девицы, изображавшие заботливых мамаш, рекомендовали импортную панацею стоимостью средней потребительской корзины. А также одно скромное лекарство отечественного производства, залежавшееся на аптечных полках. Наша корректорша приобрела то и другое для всех членов семьи. Пришлось мне одолжить ей денег до аванса.