Партизан Фриц
Шрифт:
— Наверно, опять заготовители, — вздохнула одна.
— Да что заготовлять-то у нас? Ведь все уже обобрали, паразиты! — в сердцах ответила другая.
— Но, но! Выбирай выражения, — промычал полицай Стручков. Он лежал у копны сена, наблюдая за работой.
— А не партизаны ли это? — послышался другой голос.
Стручков так и привскочил. Для собственного успокоения сказал:
— Партизаны, они, как разбойники, норовят все ночью. Да из лесу. Днем-то боятся и нос высунуть. А высунут, так… — Он вынул из кармана «парабеллум» и побросал его с руки на руку.
— Так и есть,
На дороге уже совсем явственно были видны фигуры трех военных в немецких мундирах.
Стручков вскочил и подошел к обочине. И как только военные поравнялись с ним, он выбросил вперед руку и бодро крикнул: «Хайль Гитлер!»
Немцы остановились. Женщины прекратили работу. Опершись на грабли, они ждали дальнейшего развития событий.
Чужая речь огласила поляну. Это заговорил человек в форме офицера. Другой, в солдатском френче, с автоматом на груди, сказал по-русски, обращаясь к Стручкову:
— Господин лейтенант хочет знать, почему молодой здоровый мужчина не на фронте?
— Я заместитель здешнего старосты Алексея Петунова, — отчеканил Стручков.
Солдат перевел слова офицеру, тот снова что-то спросил.
— Господин лейтенант интересуется, что сделали вы конкретно нам в помощь?
— Мы уничтожаем врагов великой Германии — партизан и тех, кто им помогает, — доложил Стручков, достал какую-то бумажку из кармана и передал ее переводчику.
— «Полицейскими деревни Задорье уничтожено 25 красноармейцев, партизан, им сочувствовавшим и помогавшим, а именно…»
— Герои! — прокомментировал документ переводчик и передал его содержание лейтенанту.
Тот, выслушав, приказал Стручкову вести их к старосте.
Дом Петуновых — самый большой и самый лучший в Задорье. Просторный пятистенок светлыми окнами, обрамленными резными наличниками, смотрел на деревенскую улицу.
На резкий стук в дверь вышел хозяин — Максим Петунов.
— Кто там? — спросил он из сеней.
— Открывайт!
Загремел засов, распахнулась дверь.
— Милости просим, ваше благородие! — прогнусавил старик, увидев перед собой немецкие мундиры.
Максим, пропустив гостей вперед, мгновенно просверлил всех наметанным взглядом. Затворив за собой дверь, он проворно шмыгнул вперед и застыл в собачьей стойке перед лейтенантскими погонами.
Через переводчика немец спросил Максима, где его сын староста Алексей Петунов.
— Он поехал в комендатуру на совещание.
— Собрать всех полицейских, которые находятся на месте! Пусть немедленно явятся сюда с оружием, — последовал приказ.
— Ванька, — обратился Максим к Стручкову, — беги за ребятами.
Тот поспешил выполнить приказание.
— Да вы садитесь, ваше благородие! — лебезил старик. — Может, покушать желаете?
— Спасибо, сыты, — сказал переводчик и ребром ладони провел по шее.
Заговорил офицер. Отрывистые немецкие слова магически действовали на старика. Лицо его вытягивалось, рот раскрывался, глаза преданно смотрели на говорившего. Петунов силился понять.
Переводчик пояснил:
— Господин лейтенант недоволен вами. Хлеб жрете зря, говорит.
Максим поскреб
— Кое-что сделали, ваше благородие. Но признаем, маловато еще, порядку твердого нету.
Петунов на какое-то время смолк. Его глазки — маленькие, выпуклые, как у рака, — сузились, в зрачках вспыхнули холодные огоньки.
— Повремените, господа хорошие. Все будут как овечки кроткие, как мышки тихие… В седьмом колене будут вспоминать Максима Петунова, антихристы! У меня ведь к ним свой счет.
— Какой такой счет? — спросил переводчик.
— Вот эти хоромы, — тряхнул бородой старик, — большевики в тридцатом от меня тю-тю. Нас на Соловки, а сюда голодранцев Прохоровых вселили. Видите ли, у них ребятишек как саранчи — не пересчитать. И им, дескать, худо в своем скворечнике, тесно. Вот как советские начальнички решили! Мы вкалывали, килу наживали, а те, которые только ночью работали — чтоб им ни дна, ни покрышки, — наши труды тю-тю… Ну, я им показал, когда вернулся сюда…
Старик прямо распалился, вспоминая пережитое. Он достал табакерку, дрожащими пальцами свернул цигарку, закурил и, немного помешкав, продолжал:
— Не так давно к нам забрели тут трое. Из плена бежали. Просили: укройте от немцев… Укрыли… Землицей матушкой. Сын мой Алексей стрелял лично, а я закапывал.
— Да ты не хуже эсэсовца, — заметил переводчик.
— Стараемся, — стряхнул пепел с цигарки Максим. — Был еще случай. Поймали тут одного субчика-голубчика. Говорили, партизанам помогал. Водили по деревням, опознать эту личность хотели. Никто не признал. Стали наши ребята (и сын мой, понятно, тут) допрос вести. Молчит, химик. Его плетью легонько. Словно воды в рот набрал. Обольют из ведра — и снова шомполами. Не признается. Тогда удальца привязали к кобыльему хвосту — да к булыгинскому оврагу. Пока скакал до него — и душу богу отдал. Царство ему небесное.
Старик перекрестился.
— Недалеко от нас жил Федоров Михаил. — Петунов головой кивнул в сторону. — Активистом был, безбожник. Когда власть сменилась, притаился. Но не ушел от нашего глаза. Выследили мы, прятал он раненого красноармейца. Накрыли ночью…
Максим бросил окурок на пол, растоптал, сплюнул, продолжал:
— Что касаемо партизан, то их, дьяволов, не переловишь, в норы забились, как кроты. Зато уж их помощничкам даем сполна. Жила у нас тут такая Ксенья, корову имела и партизан молочком поила. Пришлось ее освободить от коровы, а заодно от дома и всех пожитков…
Старик не договорил. Из окна было видно, как группа полицейских с оружием в руках торопливо шагала к дому Петунова. Через минуту отворилась дверь, и на пороге с автоматом появился Стручков.
— По вашему приказанию полицейские Задорьинского гарнизона явились.
— Приказано всем явиться на сборный пункт в Шумилове. Подробное задание получите там, — передал переводчик по-русски приказ офицера. — Вы тоже пойдете с ними, — повернулся он в сторону старшего Петунова. — Господин лейтенант очень сожалеет, что не застал вашего сына.